В XVIII — начале XIX веков была создана устойчивая система церковного образования, занявшая значительное место в процессе формировании светской средней и высшей школы. Одновременно многочисленные провинциальные семинарии играли важнейшую роль социального лифта, поднимавшего на вершины общества мальчишек из самых низших слоев духовенства — сыновей сельских дьячков и пономарей.

Как «работал» этот лифт хорошо видно на судьбе великого русского ученого Дмитрия Ивановича Менделеева, открывшего периодический закон химических элементов. Его дед был сельским священником в Тверской губернии. Отец Дмитрия Ивановича из духовной семинарии поступил на филологическое отделение Главного педагогического института в Петербурге и впоследствии был назначен директором Тобольской классической гимназии.

Именно таким путем, как мы уже говорили, формировались кадры российской системы народного образования и отечественной науки. Новые высшие учебные заведения, в особенности Медико-хирургическая академия и Главный педагогический институт комплектовались преимущественно лучшими семинаристами. Они сдавали для этого экзамены по профильным предметам, все из которых изучались в семинарии. Например, в 1834 году только из одной Рязанской семинарии в упомянутый педагогический институт поступили 12 человек. А ведь духовных семинарий в России было несколько десятков…

К началу XIX столетия русское духовенство было наиболее образованным слоем страны. Оно в меньшей степени, чем дворянство владело разговорными европейскими языками, но обладало колоссальным преимуществом — абсолютно свободным знанием латыни, единственного языка тогдашнего международного научного сообщества.

Несмотря на то, что духовные школы дали России большое количество ученых самых разных специальностей, от филологов до химиков, все же основная масса их выпускников становились обыкновенными сельскими священниками. Их 12-летнее образование казалось для российского села совершенно избыточным. Когда во второй половине XIX века в публицистике возникнет острая дискуссия о месте священнослужителей в жизни страны, консервативно ориентированные авторы станут подчеркивать — выпускники семинарии обладают гораздо более высоким уровнем знания, нежели это необходимо для их практической деятельности.

К чему, спрашивал один из таких публицистов, сельскому священнику, как пастырю не знающих русской грамоты крестьян, «его латынь, его алгебра, его многие другие знания, к чему его искусство располагать свои проповеди по образцу Цицерона, Боссюета, Бурдалу, аббата Феликса, по правилам Квинтиллиана, Бургия, Блэра, риторик Кошанского или Греча?». И сам же отвечал: «Где им приложение — этим знаниям? Не правда ли, ведь это роскошь? Не правда ли, что в семинариях имеют в виду не столько приготовление лиц на служение священником в деревне, сколько дарование обществу образованных личностей?»

Когда-то Пушкин назвал государственную власть в России «первым европейцем». Это действительно было так. Власть на протяжении всего послепетровского периода воспринимала себя как носительницу «цивилизаторской миссии» по отношении к народу. Однако сама эта власть, в силу теснейшей связи с дворянством и петербургской бюрократией, оказывалась в значительной степени от этого народа отчужденной.

Русское общество разделялось не только сословными, но и культурными перегородками. Между дворянином и его крепостными проходила цивилизационная грань, чего не было ни в одной европейской стране того времени. Образно можно сказать, что Россия было миром, складывающемся из нескольких практически непересекающихся миров.

Только Церковь в Евхаристии объединяла всех. Ведь во Христе Иисусе нет не только «эллина» и «иудея», «мужкого пола» и «женского», но, и барина с мужиком.

Целью подлинной модернизации могла быть только единая нация. Где не существовало бы более унизительного сословного деления. Где была бы единая культура и общее мировосприятие. Где не только «тунгус» и «калмык» узнали бы, кто такой Пушкин, но и мужик из тверской деревни. И где, с другой стороны, «чиновник из Петербурга» узнал бы кто такой старец Серафим из затерянной в лесах Саровской пустыни.

Единственным средством достижения такого национального единства могла быть только Церковь. И не только в силу своей природы, как единого Тела Христова, но и потому, что духовенство было единственной группой людей, получивших всестороннее образование и наиболее близких простому народу.

Главное средство модернизации — образование, народная школа. Образование — это всегда модель будущего нации, способ её самопознания, самоидентификации, мечта нации о самой себе, зеркало, в котором она видит будущее.

Кто и как должен был воспитать основную массу русского народа, дать ему необходимые знания? Должно ли это было быть государство, Церковь или некий новый слой, сформированный «просвещенным обществом»?

Именно в ответе на этот вопрос находился корень всего развития народного образования.

Является ли русский народ собранием диких туземцев, нуждающихся в насаждении «цивилизации» или его образование должно основываться на его же духовно-нравственных началах? Вот еще один вопрос, на который необходимо было ответить в процессе модернизации страны.

50-70-е годы XIX века стали временем интенсивнейших общественных споров.

В их ходе консервативные публицисты неоднократно подчеркивали, что духовенство связано с народом не только какими-то чисто внешними обстоятельствами. Жизнь основной массы духовного сословия — это жизнь среди народа и вместе с народом. Народные радости и несчастья это радости и несчастья русского духовенства. Именно в силу этого духовенство и способно взять в свои руки образование крестьян. Оно не является для крестьянства чуждой силой, разделяет с ним его образ жизни, и, одновременно духовно и культурно возвышается над ним.

Эти же авторы поднимали проблему отчужденности крестьянства — основной массы населения России — от других слоев общественных слоев.

Крестьянин, писали они, в духовно-культурном плане отторгнут от образованного класса, от «общества». Крестьяне отчуждены от своего помещика. Представители власти также являются внешней, чуждой силой для крестьянина. Поэтому, только духовенство оказывается силой, способной обеспечить органичное развитие народного образования на селе.

«За исключением исправников и становых, — пишет один из таких публицистов, — до последнего времени деревни не видали образованных людей возле себя. Все, что образование давало простолюдину, давалось ему через духовенство, воспитывающееся в духовных училищах. К священнику или дьячку бежит крестьянин, чтобы написать письмо к сыну, сданному в солдаты, или ушедшему на столичные заработки; к ним же старушка крестьянка спешит, завернув в тряпку письмо от сына, чтобы те прочитали его. Священнический сын, приехавший на каникулы, рассказывает своим сверстникам о чудесах городской образованности и о чудесах науки, о том, что молния бывает от электричества, что есть лодки, ездящие без парусов и весел, что существует на свете чугунка и что сто тысяч пудов может вместо лошадей везти пар… и сообщает другие подобные диковинки знания и цивилизации».

Стремление к грамоте, укорененной в духовной традиции, было изначально присуще русскому народу. Фактически, в нашей исторической литературе еще не ставился вопрос о том, как подобная грамотность, независимая зачастую от официальной школьной сети, влияла на модернизацию страны. Следует сказать, что не ставился он напрасно…

Небольшие неофициальные школы были распространены в крестьянских селениях на протяжении многих столетий. Зачастую дети учились дома, у своих отцов и родственников. Своих грамотеев русский народ называл «мастерами». Еще в XVI веке крестьяне говорили: «Мы, де, учимся у своих отцов или мастеров, а инде нам учиться негде. Сколько отцы наши и мастера умеют, по том и нас учат». Грамоту они называли «Божьей искрой». Зачастую, как только она заносилась в дом, целый дом получал асположение учиться, родители выучивали своих детей, старшие братья — младших. Домашние школы содержали крестьяне, отставные солдаты, сельские писари. Однако абсолютное большинство таких «мастеров» составляли представители духовенства, особенно представители низшего клира — пономари и дьячки.

В 60-е годы XIX века один из авторов, пишущих на темы народного образования, так характеризовал эту категорию причетников: «Дьячок вхож во все дома, знаком и с зажиточным мужичком и с кабальным… Обыкновенно дьячки живут в ладу с крестьянами: у них есть общее горе, они часто терпят от одной беды. Связь между ними поддерживается еще тем, что крестьяне вверяют дьячкам воспитание своих детей. Дьячок знает, как учить и чему учить, лучше его никто не научит — думают родители, сами учившиеся у дьячков, иногда у тех же самых, к которым отдают детей».

В одной из публикаций «Журнала Министерства народного просвещения», описывающей в 1863 году ситуацию в системе народного образования Ярославской губернии, приводилась поразительная статистика грамотности рекрутов в 30-60-е годыXIX столетия.

В Яриловой волости Пошехонского уезда, представлявшей «среднюю степень народной образованности» грамотность рекрутов за тридцать пореформенных лет составляла около 40%. В иных местностях грамотность доходила до 2/3, в некоторых вовсе не было неграмотных. По городу Угличу в 1858 — 1861 годах из 283 призывников грамотных было 257. Причем, практически поголовная грамотность молодых призывников в Угличе не являлась следствием создания полноценной школьной сети, охватывающей всё население города.

Анализируя ситуацию начала 60-х годов XIX века в этой же Ярославской губернии, автор статьи пишет: «Если на каждую тысячу жителей учащихся в разных местностях от 15 до 60, то грамотных гораздо больше. Иногда там, где из всего населения учится 50 человек на 1000, грамотных оказывается 500 и более; в иных местностях грамотных — на половину, в других — 2/3; есть счастливые уголки, где нет неграмотных».

Иногда несколько поколений клириков были заняты обучением детей. Занятие это передавалось как бы по наследству. В 1853 году выпускник Рязанской семинарии Никита Мордвинов, просивший у архиерея учительского места, писал о себе: «С шестилетнего возраста, как только сам я начал учиться азбуке, я уже приспособился к должности наставника, потому что дед мой… дьячек занимался обучением крестьянских мальчиков и своего прихода и других приходов, которые из сих последних и проживали в доме моего деда постоянно. За ним, по преданию, родитель мой Ряжского уезда села Мордвинова дьячек Петр Лукин так же занимался обучением таковых. С (этими) мальчиками во время отпусков из семинарии занимался так же и я».

Государственная власть считала себя, как отмечалось выше, главным просветителем страны. Она, с одной стороны, поставила перед собой целью развитие «регулярной» школьной сети, с другой всей силой своего бюрократического аппарата пыталась бороться с «неправильными» школами. Такая государственная политика, вопреки нашим укоренившимся представлениям о «сервилизме» духовенства этого периода, встречала самое активное сопротивление со стороны Церкви.

Подобный конфликт всероссийского уровня ситуация возник, например, в 1814 году.

Гражданское училищное начальство в Вятке потребовало от местного архиерея, епископа Гедеона, чтобы священно- и церковнослужители, обучающие детей российскому чтению и письму, получили на это от гражданских училищ «позволительные свидетельства» и платили в пользу этих училищ пять копеек с каждого рубля, получаемого за обучение.

Гражданские власти считали, что деятельность духовенства в области начального народного образования, должна быть приведена в полное соответствие с нормами, существующими для светских частных учебных заведений — пансионов и «других домашних сего рода училищ».

Епископ Гедеон обратился за разъяснениями в Святейший Синод.

В своем указе от 22 июня 1814 года Синод в достаточно жесткой форме высказался за право духовенства и дальше беспрепятственно содержать домашние школы, не подчиненные контролю со стороны светских властей.

В указе подчеркивалось, что занятие обучением детей «наиболее свойственно званию приходского священника», ибо соответствует одной из его главнейших обязанностей — «учить прихожан благонравию и Закону Божию». Эта обязанность станет успешнее исполняться священником, если «дети самим же духовенством будут научаться грамоте».

Эта позиция, как ни странно, была поддержана обер-прокурором князем А.Н.Голицыным. В результате появилось предписание министерства просвещения, адресованное попечителям всех учебных округов, в котором говорилось, что священно- и церковнослужители, обучающие детей своих прихожан российскому чтению, письму, нравоучению и «христианскому закону» «не должны быть подвергаемы тем правилам и установлениям, какие существуют для содержателей пансионов и других домашних… училищ».

Указ от 22 июня 1814 года был разослан «для сведения» всем синодальным членам и прочим епархиальным архиереям, а также во все монастыри. Таким образом, церковная позиция по вопросу школ духовенства была зафиксирована ясно и четко.

В октябре 1822 года директор рязанских училищ полковник И.М.Татаринов, подведомственный Министерству духовных дел и народного просвещения, обратился с официальным отношением к архиепископу Рязанскому и Зарайскому Сергию (Крылову-Платонову). В отношении утверждалось, что в виду «Высочайшего постановления и предписания училищного начальства», директор училищ должен «дознавать, где находятся приватные школы для обучения детей, и, если они существуют, то через сношения с местным начальством запрещать».

Реакция рязанского владыки была жесткой. В своем ответе И.М.Татаринову он категорически отказался запрещать или учреждать частные училища в приходах. Архиепископ Сергий, прямо ссылаясь на указ 22 июня 1814 года, писал, что обучение детей составляет для духовных лиц их «существенную должность по церкви». Он утверждал, что родители сами выбирают учителей для своих детей. Запретить одним и приказать другим клирикам содержать домашние школы — значит, нарушить свободную волю родителей. Право духовенства учить детей удалось отстоять.

С другой стороны, государственная власть, боровшаяся с частными школами, открывая официальные учебные заведения не находила для них никаких других преподавателей, кроме духовенства.

В 1804 году был издан высочайше утвержденный «Устав учебных заведений, подведомственных университетам». В обновленную сеть учебных заведений теперь входили гимназии, уездные и приходские училища. Низшее звено составляло приходское училище — светское учебное заведение, сориентированное на церковный приход как гражданскую и территориальную единицу.

В сентябре 1804 года Святейший Синод утвердил «Положение об участии священно- и церковнослужителей в устроении сельских приходских школ». Согласно этому документу такое участие становилось ключевым для этого важнейшей части системы народного образования.

В этот период духовенство становится инициатором открытия целого ряда школ.

Например, первым домашним училищем в Рязанском наместничестве стало сельское училище в селе Любичи Зарайского уезда, открытое в 1793 году диаконом Афанасьевым. Впоследствии оно превратилось в образцовое учебное заведение, оказавшее огромное внимание на развитие всей прилегающей местности. При училище даже был заведен банк дешевого кредита для крестьян.

Какое колоссальный толчок могли дать школы, укорененные в православной традиции, процессам модернизации страны, хорошо видно на примере Мальцовского заводского округа Орловской губернии, получившего неофициальное название «Русская Америка».

Округ сложился вокруг села Дятьково Брянского уезда. Первоначально это село было небольшой деревушкой. Предприниматель Иван Акимович Мальцов в 1808 году основал здесь хрустальный завод, затем приобрел железоделательный завод и экономию для производства сахара. Но в основу всей своей деятельности он положил русскую православную традицию.

И.А.Маслов построил в бывшей деревушке великолепный каменный храм во имя Преображения Господня. При нем в 1825 году был построен большой каменный двухэтажный корпус для сельского училища.

Местный священник Стефан Красовский в статье о Дятьковской школе, помещенной в июне 1862 года в журнале «Православное обозрение», так описывает жизнь села перед основанием храма и школы: «То было время закоренелой грубости, крайнего невежества для народа. Поселяне Дятькова и вообще всего Брянского уезда, по старым порядкам, тем только и занимались, что драли в своих вековых лесах древесную кору, гнали смолу». Трудно было представить этих людей на современном производстве.

Первоначально в школе преподавал дьячек Иван Федоров. За обучение детей, а также чтение и пение в храме на клиросе он получал от И.А.Мальцова 420 рублей ассигнациями в год — очень приличную по тем временам сумму.

Постепенно сельское училище в селе Дятьково перестало быть только школой грамотности. В ней стали вводиться естественнонаучные предметы, знание которых было необходимо при работе на новых производствах. Со временем, — пишет священник Стефан Красовский — «школа сделалась предметом всегдашних желаний не только коренных жителей, даже купцов и мещан, временно живущих в Дятькове. Все считали священной обязанностью помещать детей своих в школу».

После смерти Ивана Акимовича попечителем школы стал его сын, Сергей Иванович Мальцов. В его доме четыре раза в неделю проходили спевки церковного хора, он сам принимал в них активное участие, пел и читал на клиросе. Священник Стефан Красовский пишет, что Сергей Иванович «с покойным родителем не раз отправлялся за границу, и, получив прекрасное образование, всегда желал делиться своими знаниями с теми, с которыми вместе трудился для пользы общей. Для лучшего успеха в образовании народном были выписаны многие иностранцы, а для облегчения народа в материальном отношении, не только ученики, даже все мастеровые, начиная с домов, обеспечены были всем нужным для жизни. При таких условиях, село Дятьково легко сделалось местом промышленных открытий и улучшений».

«Однако же, — продолжает он, — торговый дух не подавил религиозно-духовных интересов народа».

С.И.Мальцов старался, чтобы духовное образование всегда находилось на первом месте.

«В селе Дятькове , — продолжает священник Стефан Красовский , — на священниках всегда лежала обязанность разбирать и прекращать семейные ссоры и т.п., так что и в настоящее время в подобных случаях сперва являются к приходскому священнику, а потом, когда нужда того требует, в волостное правление. С этой целью приближено было к его (Мальцева) дому духовенство. Дом г. Мальцова, духовенство и народ здесь никогда не составляли и не составляют каких-нибудь отдельных каст».

Еще в дореформенное время С.И.Мальцов установил для трудных работ восьмичасовой рабочий день. Для своих, по большей части крепостных рабочих он строил небольшие каменные домики городского типа на 3-4 комнаты. Для детей, старцев, сирых и больных была развита целая система общественного призрения. Никто из рабочих не был никогда оскорблен С.И.Мальцовым каким-либо грубым словом, за проступки никто не был лишен работы, провинившихся старались исправлять самыми кроткими мерами. Никто из мальцевских крепостных рабочих не подвергался телесным наказаниям.

За полвека небольшая деревня Дятьково превратилась в огромное село с 6 тысячами жителей, которое стало центром промышленного района. К 60-м годам в селе насчитывалось 4 тысячи грамотных обоего пола. Из школы составился прекрасный хор певчих до 60 человек. В конце 40-хгодов XIX века на отдаленных фабриках и в деревнях дятьковского прихода было открыто 5 новых училищ. Из них особенно хорошо было поставлено училище при Людиновском чугунолитейном заводе. При ней находились прекрасная библиотека и гимнастический зал.

«Было время, — пишет священник Стефан Красовский, — когда село Дятьково пробавлялось заморским умом; англичане и французы не выходили и не выезжали с дятьковских заводов. За разные открытия и усовершенствования они были щедро награждаемы и родные наши капиталы увозились за границу. Ныне, благодарение Богу, здешний народ ни за чем в люди не ходит. Дятьково — обильный источник изобретений всякого рода. Оно имеет своих резчиков, золотарей, живописцев, фотографов, архитекторов, агрономов; в Дятькове есть теперь свои составщики хрусталя, сахаровары, машинисты, фельдшеры, лекари. Некоторые из них, получивши увольнительные акты, играют не последнюю роль во многих местах России, а иные сделались даже сами завододержателями».

Выпуск 1862 года из Дятьковской школы состоял из 127 мальчиков и 30 девочек.

«Чем же жизнь Дятькова усилена и возвышена, как не религиозно-нравственным образованием?!», — восклицает автор статьи. Дятьковская школа — плод совместной многолетней деятельности глубоко церковной семьи русских промышленников и сельского духовенства.

В середине 1850-х годов общая площадь Мальцовского промышленного района, расположенного в Центральной России составляла около 215 тысяч гектаров. Здесь был устроен собственный телеграф, проведены шоссейные дороги, открыто судоходство и железнодорожное сообщение между предприятиями. Мальцовы создают новые производства и тут же находит рынки для сбыта их продукции. Для стекольного производства он открывает специальный завод, налаживает сбыт своего хрусталя в Румынии, Болгарии и Турции, имеет свои пароходы по всем водным путям России.

В 1841 году здесь начинается производство первых русских рельсов. Здесь же создаются первые русские паровые двигатели. Здесь же был разработан и построен первый русский винтовой двигатель для корвета «Воин». С 1870 по 1881 год только на одном из заводов округа было выпущено 373 паровоза и 11 тысяч вагонов. Всего здесь было 15 крупных заводов и 12 фабрик.

Мальцовский заводской округ стал ярким примером частной инициативы, осуществляющей стремительную модернизацию на традиционных православных началах. Россия вступала в период активного экономического развития. В период перемен было чрезвычайно важно сохранить устойчивость общества, развиваться, не разрушая традиционной парадигмы существования, не ломая, а совершенствуя социальные скрепы. Лучшие, наиболее предприимчивые и дальновидные русские люди очень хорошо это чувствовали.

С 1836 года, после выхода «Правил для первоначального обучения поселянских детей», священно- и церковнослужители начинают в массовом порядке открывать народные школы на селе. Эти учебные заведения были по сути всесословными, настолько, насколько этот термин применим к сельской дореформенной ситуации. В них обучались разночинцы, мещане, однодворцы. Были даже учащиеся из числа беднейших дворян. Однако, большинство учащихся составляли дворовые, дети помещичьих и казенных крестьян.

Школы открывались на безвозмездной основе, как правило, — в домах священно- и церковнослужителей. В 1839 году число приходских школ, открытых духовенством достигло 2000 с 19000 учащихся.

Параллельно, с 1838 года в экспериментальном порядке, а с 1842 года официально, Министерством государственных имуществ в казенных селениях, то есть в селах, где крестьяне были свободны от крепостной зависимости, создается достаточно обширная школьная сеть. Образовательный и воспитательный процесс и здесь был поручен духовенству. Священно- и церковнослужители за свой труд в казенных школах получали фиксированное содержание. Эта материальная поддержка была чрезвычайно важной для сельского духовенства, зачастую находившегося на гране бедности.

За 24 года существования школ в селениях государственных крестьян сложилось обширный слой педагогов из числа духовных лиц. Многие из них продолжали свою учительскую деятельность и после перехода школ Министерства государственных имуществ в ведение земства.

Так, настоятель храма в селе Алпатьево Зарайского уезда Рязанской губернии протоиерей Алексей Тарасович Дроздов посвятил школе 44 года и 5 месяцев своей жизни, обучив грамоте несколько поколений своих односельчан.

Однако деятельность школ в казенных селениях имела и другую сторону. С каждым годом она подвергалась все большей и большей регламентации. Среди обязательных учебных предметов, помимо Катехизиса, Священной истории, чтения и чистописания, арифметики оказался сельский судебный и полицейский устав. В требованиях к школе подчеркивались, в первую очередь, ее государственно-общественные функции. В отчете за 1848 год граф П.Д.Киселев утверждал, что религиозное образование под влиянием духовенства «должно распространить и утвердить в новом поколении добрые нравы, а с ними порядок и покорность». С 1842 по 1845 год в 42 великороссийских и западных губерниях и 2 областях число училищ достигло 1654 с 49248 учащимися. Училища содержались за счет общественного сбора, что многими крестьянами воспринималось как новая повинность. Постепенно количество учащихся стало уменьшаться. Деятельность школ начала принимать принудительный характер.

К сожалению, главным плодом казенной школы стал отрыв юношей, получивших максимально возможное образование и достигших положения волостных и сельских писарей от крестьянской общины. Правительство рассматривало будущих писарей как руководителей крестьян и в области знания законов и в области практических нужд. Предполагалось, что они будут участвовать в разбивке усадеб, постройке домов по планам, даже при съемке планов земель и составлении смет. Всесторонне подготовленный писарь должен был стать проводником государственного влияния на селе.

С середины 40-х годов XIX века в России создаются специальные писарские школы, куда поступали лучшие выпускники сельских училищ. К 1863 году таких писарских училищ существовало пять — в Московской, Вятской, Гродненской, Волынской и Казанской губерниях. Однако в 1863 году дальнейшее существование таких школ было признано нецелесообразным.

В итоге 20-летних правительственных усилий, направленных на подготовку писарей, в крестьянских общинах возник целый слой людей, знающих все основные формальности делопроизводства и отчетности. Именно это, а не землемерские или ветеринарские навыки давало им возможность становиться реальными распорядителями крестьянских дел.

Современники отмечали, что писари выносили из своей специальной школы и канцелярской практики, в первую очередь, презрение к крестьянам. Таким образом, еще в дореформенном селе возник слой управленцев низшего звена, оторванный, в результате казенного воспитания, от крестьянского общества и не примкнувший ни к какой другой социальной группе. Ненормальность этой ситуации понимало руководство государственными имуществами, которое, с каждым годом все больше и больше испытывало неудовлетворенность положением дел на уровне волостных и сельских правлений. Именно здесь лежит начало того беспочвенного радикального общественного слоя, который в пореформенной России получит название «третьего земского элемента», а впоследствии станет одним из самых главных участников революций.

В итоге, казенная школа в качестве социального регулятора оказалась недостаточно эффективной.

Духовенство за свою преподавательскую деятельность в приходских училищах получало жалование от Палат государственных имуществ. Однако вместе с этим приходской священник все больше и больше начинает восприниматься государством в качестве мелкого чиновника по социальным вопросам. Он должен был, как свидетельствуют документы той поры, «агитировать крестьян за разведение картофеля», «оспопрививание», «преподавать прихожанам наставления начальства… для предотвращения отравления сырою соленою рыбою… и для пользования, в случае уже отравления ею».

В середине XIX столетия славянофилами и близкими им авторами была сформулирована теоретическая составляющая традиционалистской парадигмы развития народного образования.

Юрий Федорович Самарин писал в 1856 году, что образованность не должна противопоставляться традиционным русским началам. Корень слова «образование», по его мнению, указывает на свободное, изнутри совершающееся «развитие того, что уже заключено в предмете, что составляет его сущность и собственною своею производительною силою стремится к обнаружению себя во внешних формах, к воплощению себя в образе».

Растение, заключенное в зерне, писал Ю.Ф.Самарин, и то же растение, развернувшееся, пустившее из себя ствол, ветви и листья, никогда не утрачивает свойств цельного организма, живого сочувствия всех его членов между собой, способности ощущать себя как нечто единое целое.

Самые главные первоначальные представления, которые, по мнению Самарина, должны закладывать основу образования — это представления о природе добра и зла, это отношение человека к Богу. Такое образование будет иметь прочный фундамент, на который уже станут ложиться воспринимаемые ребенком впечатления внешнего мира. Вопрос не в том, чтобы учиться, а в том, чему и как учиться, не в механическом усвоении плодов чужой образованности, а в русских религиозных основах подлинного образования.

Иван Сергеевич Аксаков, имея перед глазами опыт всестороннего давления власти на народную школу, писал, что воспитание не может находиться в сфере государственного принуждения. «Государство, принимая на себя обязанность воспитателя юношества… приводит к результатам совершенно противоположным истинным выгодам государства».

Государственное воспитание, считал он, производит всегда людей механически обученных, с знанием бесплодным и всегда недостаточным. В этом знании нет внутреннего самороста, живой органической силы. Государство в отношении нравственном порождает или людей, совершенно отрицающих нравственность, излюбленную и рекомендованную правительством, или же людей «казенно-нравственных». В этом смысле чиновник (то есть человек, проникнутый всецело принципом официальным, живущий единственно для казенного интереса) и нигилист — «суть оба плода… государственного воспитания».

«Нигилисты, — писал И.С.Аксаков, — это антипод чиновников, противоречие, чиновничеством же вызванное к жизни: другой жизненной формы нигилизм у нас не имеет… Сотни тысяч молодых людей ежегодно, — писал Аксаков, — отрываются от родной почвы…, становятся пришельцами на своей собственной земле, переходят… из народа в чиновников, в мир официальный, казенный, государственный». По мнению Аксакова государство не должно подменять ни общества, ни Церкви.

Сходные мысли высказывали и Алексей Степанович Хомяков, и Иван Васильевич Киреевский.

Правота Аксакова и других многих других славянофильских писателей и публицистов выявилась в момент острого столкновения между Церковью, государственной властью, представляющей, в первую очередь, дворянские интересы и народившимся новым слоем полуобразованной интеллигенции — «просвещенного общества». Именно этот новый слой, «третий элемент», как его стали называть, и явился тем самым антиподом чиновничества, который воспринял весь нигилизм последнего.

Антицерковная борьба 60-х годов XIX столетия привела, фактически, к ликвидации широкой сети народных школ, которые могли бы обеспечить действительный прогресс России.

На рубеже 50-60-х годов XIX столетия в периодической печати развернулась напряженная дискуссия, посвященная судьбам народной школы и месту в ней православного духовенства. Консервативная православная публицистика выступила против абсолютизации вошедших к тому времени в широкое употребление расплывчатых понятий «цивилизации», «прогресса», «гуманизма», «общечеловеческих ценностей». Этими понятиями стала обозначаться ориентация общества только на внешние материальные блага и удобства.

В православной печати подчеркивалось, что общество утрачивает ориентиры бесконечного умственного и духовного совершенствования, предлагаемые христианством, постепенно переходя, тем самым, на языческие позиции.

Публицисты православных периодических изданий считали, что внешняя грамотность, лишенная своего церковного основания, оказывается чрезвычайно опасной для крестьянина в социальном отношении.

 

Они обвиняли прогрессистов, стремившихся сделать естественнонаучные знания единственным фундаментом образования в том, что те смотрят на крестьянина не как на свободную личность, в своих высших духовных запросах ничем не отличающуюся от глубоко образованных людей, а как на функциональную машину, которая, чем совершеннее, тем более удобна в эксплуатации.

Либералы обвинялись в том, что они стремятся «сделать русского человека, во имя прогресса, гуманизма и индустрии, ослом подъяремным».

Известный публицист Н.П.Гиляров-Платонов, так характеризовал атмосферу совеременного ему общества: «Нет духовной полноты и искренности, — какое-то полузнание, полуневежество, получестность, полубесчестность, полумысль, полусон, полусочувствие, полуравнодушие, одним словом — бездушие… Нравственный воздух настолько редок, что дышать можно, но кровь достаточно не окисляется; говорить можно, но слышат только ближайшие, дальние ряды схватывают лишь звуки, ловят одни внешние движения и на них успокаиваются».

Российская интеллигенция, считает Гиляров-Платонов, не склонна к работе над собой, её отличает «господство фраз», так называемый поиск убеждений («как будто убеждения такая вещь, которую можно поднять на полу и положить в карман»), при этом, в лучшем случае, за «убеждения» принимается сиюминутная искренняя увлеченность.

Отчужденная от традиций Русского Православия «образованная публика», по Гилярову, вообще не имеет никакой объединяющей основы. «Вы предполагаете обратиться к цельному обществу, а встречаете итог разрозненных личностей; думаете обменяться словом, а кругом вас бессмысленные лица, бессвязные речи….».

В такой атмосфере «самостоятельная мысль время от времени вызывала лишь поверхностную политизированную критику «социальных и исторических частностей, убеждения философские и религиозные игнорировались совершенно».

Толпа, по мнению Гилярова-Платонова, имеет лишь видимость единства. Это псевдоединство, делая человеком частью огромной массы, убивает его личность, превращает в раба идей, которые кажутся объединяющей силой, а на самом деле разъединяют и разрушают общество.

«Бывают времена, — писал автор журнала «Христианское чтение», оценивая в 1862 году несколько предшествующих лет, — когда только любимые, лелеемые, льстящие затаенным думам и наклонностям большинства, мысли считаются за истину, когда известные антипатии вместо рассудка и точного опыта заправляют печатным и устным судом о людях и их делах, когда люди один перед другим стараются отличиться в непомерной похвале одних и в озлобленном порицании других. Люди в этом случае теряют, так сказать, свою личность, свое отдельное сознание, живут общей жизнью, уносятся ее порывами и тонут в ее водовороте; голова и сердце бывают у всех как будто общие. Много нужно самостоятельности мышления, много нужно твердости воли и убеждений, чтобы среди этой суматохи найтись и во время остановиться, когда все бегут куда-то, и ушедшие вперед хвастаются своими успехами, а оставшиеся назади изо всех сил догоняют и готовы затоптать человека, ставшего им поперек дороги и решившегося подумать, бежать ему дальше или остановиться и отдохнуть».        Автор пишет о «страшной суматохе общественной и литературной жизни» ближайших к нему лет: «Никогда столько нелепостей не выдавалось и не принималось за непреложные истины, никогда клевета не встречала такого общего доверия, никогда самые святые истины не находили так мало защитников, никогда суд о людях и их делах не бывал так односторонен и несправедлив».

В этой-то удушливой, рационалистической, насыщенной позаимствованными на стороне поверхностными штампами и в то же время безыдейной, атмосфере перелома эпох и началась борьба «просвещенного общества» против Церкви, выразившаяся, в первую очередь, в сфере народного образования.

В 1859 году журнал «Отечественные записки» поднял вопрос о необходимости вытеснения духовенства из народной школы и создания специальных учебных заведений, которые могли бы подготовить учителей, способных заменить «ретроградных» священников и причетников.        Одновременно Церковь предприняла беспрецедентную попытку развернуть на селе массовую сеть народных школ. По сути, встал вопрос — по какому пути пойдет дальше модернизация страны. Станут ли ее основой традиционные духовно-нравственные начала или все, чем жила Россия раньше, будет отброшено. Ответ здесь зависел от очень многих обстоятельств.

В августе 1859 года в Киевской епархии зародилось движение за переустройство и расширение приходских школ. Вскоре оно охватило всю Россию.

В сентябре 1859 года Святейший Синод разослал по епархиям указ «О заведении училищ при церквях для крестьянских детей». В нем содержалась четко выраженная точка зрения Синода на место духовенства в народном образовании: «Учреждение сельских школ для распространения между крестьянами грамотности может повести к ожидаемым от них благотворным результатам только в таком случае, когда, если не единственными, то главными наставниками в них и блюстителями их будут сельские священники, на которых сама Церковь возложила священную обязанность наставлять детей в вере и благочестии…».

В 1861 году дело создания Церковью начальных школ получило самый мощный импульс.

Отмена крепостного права форсировала события.

Государственная власть не имела четкой позиции — кто же должен стать народным учителем, кто должен создавать школы. Фактически, не было единой государственной политики. Власть металась между радикальными либералами, тесно связанными с поместным дворянством и сорвавшейся с цепи прессой с одной стороны и здоровыми консервативными силами — с другой.

15 апреля 1861 года Синод принял определение, предлагающее обер-прокурору представить императору доклад об успехах развития школ, открытых духовенством. Такой доклад был представлен. 4 июня 1861 года. Ознакомившись с представленными сведениями и поразившись быстрым распространением церковных школ, император распорядился: «Об успехах по этому делу… доносить мне ежемесячно».

Если в 1860 году школ, в которых духовенство являлось народными учителями, было 7907 с 133666 учащимися, то в 1861 году их стало уже 18587 с 320350 учащимися.

Приведем характерный, на наш взгляд, пример. 5 июня 1858 года на Рязанскую кафедру был назначен архиепископ Смарагд (Крыжановский), бывший до этого с 1844 года Орловским преосвященным. В ноябре этого же года он прибыл в Рязань. На рязанской кафедре архиепископ Смарагд пробыл до дня своей смерти 11 ноября 1863 года. Именно на время управления Рязанской епархией этим энергичным администратором выпал наиболее интенсивный и драматичный период развития церковных народных школ.

Во время 14-летнего пребывания архиепископа Смарагда в Орле, у него перед глазами был прекрасный образец школьного дела — описанная выше школа знаменитых промышленников Мальцовых.

Если к сентябрю 1861 года в Рязанской епархии, как видно из приведенных выше данных, насчитывалось 147 сельских школ с 4616 учащимися мальчиками и 751 учащейся девочкой, то к исходу этого месяца здесь уже было 340 школ с 7529 мальчиками и 1079 девочками. Это стало следствием колоссального административного усилия со стороны владыки Смарагда. Церковь могла быть главной силой модернизации народного образования. Но это требовало от духовенства огромной внутренней дисциплины и организованности.

Большая половина из вновь открытых школ размещалась в селениях временно-обязанных крестьян. Из 60 новых школ Рязанского уезда Рязанской губернии 53 были открыты священно- и церковнослужителями. Из 63 преподавателей здесь 56 были священно- и церковнослужителями. Большинство новых школ располагались в домах духовенства. В подавляющем большинстве случаев (в первую очередь в селениях временно-обязанных крестьян) священно- и церковнослужители не получали за свои труды никакой платы.

«Народ, освобожденный от крепостной зависимости, — пишет один из активнейших организаторов школьного дела той поры в Рязанской епархии, протоиерей Иоанн Молчанов, — не мог… сразу понять и сознать необходимость просвещения. Напротив, многие из крестьян сделанное им предложение отдавать детей своих для обучения грамоте, приняли за новую повинность, за новую тяготу для них, даже за притеснение со стороны духовенства».

«Чтобы рассеять это предубеждение против школьного образования, — продолжает протоиерей Иоанн Молчанов, — священникам приходилось толковать с крестьянами много и много — и с церковной кафедры и при всяком удобном случае. Некоторые же, ревнуя об исполнении своего долга, ходили по домам и толковали порознь с каждым крестьянином, имеющим детей, разъясняя пользу и необходимость образования, особенно при новом его положении».

Но даже, если крестьян и удавалось убедить в необходимости научить детей грамоте, давать какие-либо средства на школу они, чаще всего не могли.

Материальное положение крестьян после реформы 1861 года быстро ухудшалось. Год от года на фоне удорожания стоимости жизни росли прямые и косвенные налоги. За 20 лет они выросли почти вдвое. В целом же сборы с крестьян к концу царствования Александра II возросли в пять, шесть и более раз. Ухудшение экономического состояния крестьянских хозяйств выражалось в значительном увеличении недоимок. Официальная статистика признавала, что до 4/5 деревень бывших помещичьих крестьян оказались разоренными.

Казна же, опустошенная недавней войной и экономическим кризисом, желала переложить траты на чужие плечи.

Разверстка земель между помещиками и их бывшими крестьянами тоже не в малой степени сказалась на закрытии сельских училищ.

Крестьяне, сселяясь с помещичьих земель на землю, отведенную им в надел, зачастую были вынуждены отдалиться на большое расстояние от церкви, а значит и от школы. По этой причине закрылись, например, существовавшие до этого несколько лет школы в селе Внуково Михайловского уезда, в селе Турово Ряжского уезда и селе Вослебы Скопинского уезда Рязанской губернии. Священник села Вослебы Георгий Славянский в своем рапорте в Духовную консисторию писал, что в результате этой разверстки резко ухудшилось материальное положение крестьян. Они раздробились на небольшие общества и «сделались несостоятельными нанимать отдельный для училища дом и отдельного учителя».

Благочинный села Нармы Касимовского уезда священник Василий Лебедев сообщал в Рязанскую Духовную консисторию, что до 1863 года по всем селам его благочиния существовали довольно многолюдные сельские школы. Однако затем они постепенно все закрылись. Главной причиной этого, по мнению благочинного, стала удаленность крестьян от церквей: «Почти при всех церквях кроме духовенства сторонних жителей нет». Школы, помещавшиеся в домах духовенства, фактически превратились в интернаты. Дети стали проводить отдельно от семьи большую часть недели. Семьи священнослужителей стали испытывать крайние неудобства. Обедневшие крестьяне оказались перед необходимостью содержать малолетних детей, живущих на стороне. Средств для этого практически ни у кого не было. Поэтому крестьяне отказались посылать своих детей в школы, а стали отдавать их для обучения тем, кто обучился грамотности в приходских школах до разверстки земли.

В условиях, когда материальная поддержка школ со стороны временно-обязанных крестьян была фактически невозможна, существование сельских школ оказалось в прямой зависимости от позиции гражданских властей. Это очень хорошо понималось духовенством.

Однако образовательная деятельность духовенства встретила резкое сопротивление со стороны либеральных кругов. Противостояние принимало все более острый характер.

Распространенным явлением стали распоряжения со стороны мировых посредников подчиненным им волостным старшинам, о немедленном открытии собственных, нецерковных школ и о запрещении крестьянам посылать детей в приходские школы.

Этот факт особо отмечал в епархиальном отчете за 1863 год архиепископ Рязанский и Зарайский Иринарх.

Он писал, что некоторые «чиновники гражданского начальства… неизвестно по каким причинам, во многих приходах Рязанской епархии народные училища, заведенные священно-церковнослужителями или в собственных домах, или в караулках при церквях, перевели, без всякой со стороны духовенства причины, в другие помещения, с поручением, в тоже время, обучения детей простым малограмотным крестьянам или отставным солдатам».

Характерный в этом плане конфликт мирового посредника и духовенства произошел в Егорьевском уезде Рязанской губернии.

В октябре 1861 года в селе Вышелесе священником Арсением Туголесовым была открыта школа. До 30 апреля 1862 года он, исключая праздничные дни, по четыре и по пять часов в день занимался с мальчиками в церковной сторожке. Отец Арсений обучал мальчиков читать по церковной и гражданской печати, обучал письму, счету, основным молитвам и Священной истории. Однако, затем, по распоряжению мирового посредника IVучастка, школа была переведена в деревню Лузгарино в выстроенный при волостном правлении дом. Учителем был назначен волостной писарь, который вел занятия с помощью волостного старшины. Заведовал школой сам мировой посредник. Никто из священнослужителей не получил даже приглашения вести Закон Божий в вновь открытом училище. Это им пришлось делать по собственной инициативе. В старом училище, в селе Вышелесе, священнику не дали даже закончить учебный год. Новое училище не успело открыться, как совершенно сбитые с толка дети были распущены «на рабочую пору».

Часто мировые посредники оказывались даже не способными поддерживать создаваемые ими школы на протяжении длительного времени.

Все это происходило на фоне чрезвычайно острых материальных проблем новой школы. Священник, открывший училище безвозмездно и в своем собственном доме, оказывался, в конечном счете, предоставлен самому себе.

Вскоре либеральная волна полностью захватила и высший орган управления народным образованием.

В декабре 1861 года министром народного просвещения был назначен А.В.Головнин. Сам он был человеком верующим, в своем рязанском имении Гулынки построил великолепный храм.

Однако А.В.Головнин, как политик, руководствовался либеральной парадигмой.

Он считал необходимым сосредоточить все школы под управлением Министерства народного просвещения, создать новый слой светских учителей, оставив за духовенством только функции преподавания Закона Божия.

14 июля 1864 года Александром II было утверждено «Положение о начальных народных училищах», составленное Министерством народного просвещения, то есть А.В.Головниным.

Государство не брало на себя обязанности содержания начальной школы. Училища попадали под надзор училищных советов. В них находилось всего по одному представителю Церкви, и абсолютно преобладали светские лица, как правило, отрицательно относившиеся к деятельности духовенства.

Сельские общества, крестьянские общины, оказались совершенно не готовы понести на себе всю тяжесть расходов по содержанию школ.

1 января 1864 года император Александр II утвердил «Положение о губернских и уездных земских учреждениях». К компетенции земств были отнесены главным образом вопросы управления общественным хозяйством на местах: заведование имуществом, капиталами, земскими сборами и благотворительностью; продовольственное обеспечение населения, поддержка торговли, промышленности и сельского хозяйства; забота о народном образовании, здравоохранении.

Земства профинансировать школы, созданные духовенством, категорически отказались. Одновременно, земства стремились не допустить того, чтобы Церковь сохранила ключевые позиции в народном образовании.

В некоторых местах дело доходило до острых столкновений между земцами и представителями духовенства.

В Тульской губернии, например, земские деятели Чернского уезда не погнушались клеветой, заявляя во всеуслышание, что в их местах вообще нет приходских школ, ведь нельзя же назвать школами те заведения, где «не учат, а развращают крестьянских мальчишек: их не развивают, а забивают, их учат верить во все старинные поповские сказки и строго держаться суеверий и предрассудков… Там учат попы, попадьи и старые поповские девы, дьяконы, дьячки и дьячихи, учат по старинной методе: аз, буки… учат по букварям и Псалтири… Существование таких школ равно несуществованию никаких. Итак, господа, у нас школ нет, и попы напрасно самозванно выставляют себя ревнителями народного образования, сочиняя свои отчеты об этих, в сущности, не существовавших школах…».

Однако, специальная комиссия, проверявшая приходские школы уезда 3 — 4 сентября 1867 года, вскрыла клевету: дети собрались на занятия в 44 школах, хорошо отвечали. Аналогичные случаи наблюдались и в других местах. Земства нападали на духовенство с обвинениями в обскурантизме.

Вопрос о взаимодействии с земствами в воспитании и образовании народа стал предметом обсуждения Главного Присутствия по делам духовенства 2 февраля 1866 года. Понимая, что Церковь не имеет собственных средств на поддержку сельских школ, Главное Присутствие приняло решение просить земства устроить для них помещения с отоплением, освещением и прислугой, отпускать средства на оплату учителей, приобретение оборудования и книг.

Обер-прокурору Св. Синода, графу Д.А.Толстому поручено было довести просьбу Присутствия до председателей земских управ. Однако, это обращение следствием своим имело лишь «выражение сочувствия» духовенству со стороны земских собраний.

Просьба обер-прокурора в Рязани рассматривалась на уездных земских собраниях, прошедших в сентябре 1866 года.

Деньги на начальные школы были ассигнованы земскими собраниями лишь нескольких уездов губернии. Однако, и здесь выделенные суммы были недостаточны для поддержания нормального функционирования школьной сети.

К этому моменту лишенное всякой материальной поддержки педагогическое движение духовенства в селениях временно-обязанных крестьян резко пошло на спад. На конец 1862 года в упоминавшейся выше Рязанской епархии значилось 730 школ. Это на 75 меньше, чем в апреле того же года. В 1864 году — 438 школ. К лету 1866 года осталась только 291 школа.

В гораздо лучшем положении находились упоминавшиеся выше школы в селениях государственных крестьян. В них педагоги получали фиксированное содержание, плату за наем помещения для училища. Палата государственных имуществ предоставляла учебные пособия. Подавляющее большинство школ духовенства, которые сохранили свою жизнеспособность, находились именно в этой системе. Пик финансирования школ в селениях государственных крестьян пришелся на 1866 год.

Однако в ноябре этого года эти школы были переданы губернским и уездным училищным советам и лишились всяких материальных средств.

Земства в самом начале своей деятельности не стремились уделять особого внимания народному образованию. Активные священники-организаторы школьного дела, избранные в состав гласных, пытались стимулировать деятельность земств в этом плане.

В Рязанском земстве в первое трехлетие его деятельности выдающаяся роль принадлежит известному педагогу, благочинному одного из округов Спасского уезда протоиерею Иоанну Молчанову. Именно школы, в которых педагогами были священно- и церковнослужители, стали прочной основой первоначальной земской школьной сети. Но в земстве духовенство столкнулось, в первую очередь, с крайне либеральной позицией по отношению к приходским школам. В 1866 году в Рязанской семинарии открывается кафедра педагогики. Теперь будущие священники могли получить самые современные педагогические знания. Они еще могли и хотели быть народными учителями.

Главной силой, противостоящей в 60-х годах Церкви в области народного образования оказались дворянство и радикальная интеллигенция, все то, что стало тогда ассоциироваться со словом «земство».

Как относилась к вопросам образования крестьянских детей основная масса помещиков? Это хорошо видно из следующих цифр. В 1857 году на территории Рязанской губернии насчитывалось 5046 имений, которыми владели 5595 помещиков. Из них 4496 помещиков владели 82438 душами крепостных, а 1099 помещиков 312057 душами. 4/5 общего числа помещиков владели каждый менее чем 100 душами крепостных, то есть были мелкопоместнымиОднако остальные имели достаточные средства для существования. 113 помещиков имели от 500 до 1000 душ крепостных и 56 помещиков — более 1000 душ. 930 помещиков имели от 100 до 500 душ.

Эти помещики, пишет один из авторов известного статистического сборника того времени, «составляют класс дворян достаточных, но между ними только немногих следует считать богатыми… Помещики, состояние которых позволяет жить прилично званию дворянина, имеют большей частью постоянное пребывание в своих поместьях. В числе их находится много людей с хорошим образованием и прекрасных хозяев. Многие усадьбы этих помещиков обстроены превосходно, хозяйство ведется расчетливо и прибыльно». При всем этом в имениях помещиков всей Рязанской губернии официально числились только 32 школы.

Правительством не предпринималось никаких мер, направленных на создание и развитие школ в селениях помещичьих крестьян. Боле того, для деятельности помещиков в этом отношении даже ставились препятствия. Рескрипт 9 мая 1837 года требовал, «чтобы в тех училищах, кои ныне существуют, или впредь заведены быть могут помещиками для обучения крепостных их людей в собственных их селениях, сохраняемы были те же самые пределы, какие вообще постановлены для училищ низших». Правительство строго следило за тем, чтобы помещики в своей частной инициативе не нарушали сословного принципа раздельной школы, введенного уставом учебных заведений в 1828 году, и не дали своим крепостным больше знаний, чем вообще положено иметь крестьянам.

Наблюдение за школами для крепостных крестьян рескриптом возлагалось на уездных предводителей дворянства.

Отношение поместного дворянства к образовательной деятельности духовенства было далеко неоднозначным и даже отрицательным. Наиболее ярко это проявилось в проекте «Положения об улучшении быта помещичьих крестьян Рязанской губернии», подготовленный большинством Рязанского Комитета в 1859 году. Проект сформулировал достаточно четкую позицию консервативной части рязанского дворянства по отношению к сельскому духовенству.

Раздел проекта, касающийся прав помещиков требовал, чтобы оскорбление помещика его срочно-обязанными людьми считалось за оскорбление подчиненными своего начальника, а лица других сословий за возбуждение крестьян к неисполнению обязанностей подвергались наказанию как за возбуждение к явному восстанию против установленных правительством властей. При этом наказание должно было усиливаться, если в возбуждении окажутся виновными священно- и церковнослужители того прихода, в котором произошло восстание.

Комитет считал, что духовенство везде стремится расширить свою светскую власть и свое значение.

«Доселе в России, — говорилось в проекте, — духовенство было подчинено во всем светской власти, но в минуту переворота оно может воспользоваться новым положением крестьян и стремиться к распространению своей власти за счет помещиков».

«Это опасение, — подчеркивали авторы консервативного проекта, — тем более представляется основательным, что опытом доказывается, что в большей части возмущений крестьян против помещиков, самую главную роль разыгрывало всегда местное духовенство».

Опасения возникновения народного социального движения, направленного против помещичьей власти и возглавляемого духовенством, хоть и были преувеличены, но, тем не менее, действительно опирались на реальные факты. Так, например, в 1818 году помещица Кралочкина обвиняла священника села Большие Алешки Ряжского уезда Рязанской губернии в подстрекательстве крестьян к неповиновению её власти. Сорок лет спустя, в 1859 году, такие же обвинения в возмущении крестьян против помещика были выдвинуты против священника села Астакова той же губернии Чудотворцева.

Во второй половине 60-х годов большая часть школ в селениях бывших государственных крестьян, лишенная всякой материальной поддержки, была закрыта. А ведь многие из них перед этим успешно просуществовали 20 лет и более.

В 1866 году, сразу после каракозовского выстрела, рязанские земцы выступили с инициативой создания своей школы для подготовки народных учителей — Рязанской Александровской земской учительской семинарии.

В 1875 — 1876 годах вокруг этого учебного заведения разразился скандал. Выяснилось, что в него набирали малограмотных крестьянских мальчишек, которые воспитывались три года в качестве будущих «народных учителей» по новым методам, не предусматривающим ни дисциплины, ни классных журналов. Будущие педагоги не вылезали из кабаков, дебоширили. Их пичкали книжками вульгарных материалистов Фогта и Молешотта, которые, как известно, считали, что мысли являются таким же произведением мозга, как желчь — печени. Мальчишки здесь, скорее, развращались, чем просвещались.

Губернское дворянское собрание произвело специальную ревизию учебного заведения, однако губернское земское собрание встало горой на защиту своей семинарии.

Либеральная пресса подняла страшный партийный гвалт. Ситуацию буквально вывернули наизнанку. Теперь уже члены комиссии, производившей ревизию, обвинялись во всех смертных грехах и, в первую очередь, в неспособности понять «прогрессивных методов воспитания».

Такова была новая педагогическая среда, буквально взращивавшая «третий элемент» — радикальную полуобразованную интеллигенцию.

В 1866 году обер-прокурор граф Д.А.Толстой впервые введет в широкое употребление новый термин — «церковно-приходская школа». Под ним будут пониматься впредь особые школы, содержащиеся духовенством и противостоящие министерским и земским школам. Времена, когда русское духовенство всерьез могло стать единственным народным учителем окончательно ушли в прошлое. Церковный образовательный проект не состоялся.

В 1884 году указ Александра III лишь выделит больший сегмент народной школы под ответственность Церкви. Однако это вовсе не будет осуществлением чаяний конца 50-х — начала 60-х годов XIX века.

Подведем итоги. Русская Церковь приняла активное участие в модернизационном проекте XVIII — начала XIX веков. Она оказала решающее влияние на становление отечественной высшей школы.

Спустя несколько десятилетий прекрасно образованное духовенство приложило огромные усилия для создания массовой школы для русских крестьян.

Этот грандиозный образовательный проект при опоре на сакральную функцию Церкви, объединяющую в Теле Христовом все сословия, был способен реально привести к созданию единой современной нации, вывести Россию на новый этап развития.

Однако без активного участия государственной власти этот проект не мог быть реализован.

Между тем, послепетровская власть рассматривала себя в качестве «единственного европейца», единственного реального «цивилизатора» страны. Антиподом власти и ее естественным продолжателем стали нигилисты всех мастей. Волна либеральных полуобразованцев из числа бойких журналистов и «общественных деятелей» захлестнула страну.

Власть не видела перед собой четких мировоззренческих целей и поддалась либеральному потоку.

Вновь образованные земства первым делом разрушили всю создававшуюся десятилетиями Церковью систему народного образования. Они создали новое учительское сословие из едва научившихся грамоте крестьянских мальчишек. Лишь спустя полтора десятка лет земства начнут вновь, фактически с нуля, создавать массовую крестьянскую школу. Это будет качественная школа, но основанная уже на совершенно другой парадигме.

Итогом всей этой борьбы против Церкви станет утрата темпов модернизации системы народного образования, а значит — и страны в целом. Два поколения крестьянских детей будут лишены школы. Именно поэтому России перед Первой мировой войной так и не удастся добиться всеобщей грамотности населения.

Более того, сам характер преобразований не привел к ликвидации сословных перегородок и созданию в подлинном смысле единой русской нации. Именно в этом, на наш взгляд, и заключена главная причина «русской Хиросимы» 1917 года.

Была ли альтернатива? На наш взгляд — да. Это был путь, предложенный Церковью. Однако ни власть, ни «просвещенная публика» не пожелали идти по этому пути.

 Игумен Виталий (Уткин), иерей Георгий Витязев, О.В.Витязева