22 сентября торжественно отмечалось 500-летие преставления одного из величайших русских святых – преподобного Иосифа Волоцкого.
Полагаю, что наследие преподобного Иосифа весьма актуально в современной России.
Наверное, это наследие можно свести к следующей формуле: сильная Церковь, не уходящая от мiра, но преобразующая этот мiр на христианских началах.
Вопрос здесь в том, возможно ли в истории такое преобразование? Думаю, что да.
В Деяниях святых апостолов сказано: «Все же верующие были вместе и имели всё общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме» (Деян. 2, 44 – 46).
Именно такую парадигму христианского общества предлагает нам Священное Писание.
Обычно считается, что монашество возникло как реакция на некое обмирщение Церкви, когда «просто-христианства» было уже как бы и недостаточно.
Сторонники подобного подхода к истории монашества часто имплицитно придерживаются такой точки зрения – будто бы воцерковление Римской империи, создание христианской государственности было чем-то негативным и нанесло урон Церкви. Вот, мол, и появилось монашество как личная реакция на такое обмирщение, как полный уход от мира, отказ от всех общественных отношений.
Но такой подход ставится под сомнение фактом очень раннего возникновения киновий, общежительного монашества.
Монашеский принцип послушания не может быть до конца реализован в отшельничестве. Он реализуется только в полноте братского общения, в устроении киновии как образца идеального христианского общества.
Монашеское общежитие устроено на основе самоотдачи, самопожертвования. Но это именно и есть главный принцип жизни христианина – самопожертвование ради Бога и ближних.
Монастырская ограда – образ рая, но этот рай открывается уже здесь на земле.
Собственно, христианский виноградник распространяет свои ветви всё дальше и дальше, далеко за пределы церковной ограды, как подчеркивал один из величайших православных русских людей XX века – митрополит Никодим (Ротов).
В идеале эти ветви должны охватить весь мiр. Он весь должен войти в церковную ограду.
Поэтому монастырь – это модель христианского мiра.
Думаю, что преподобный Иосиф Волоцкий собирал земли и развивал мощное монастырское хозяйство не только для того, чтобы кормить богомольцев и поддерживать социально окружающих крестьян.
Нет, эта хозяйственная деятельность сама по себе имеет огромное богословское значение. Перед нами икона преображения и правильного преобразования мiра.
Для преподобного Иосифа труд – это овеществленная молитва, то есть молитва, которая получила свое физическое воплощение и преобразует мiр. Молитва должна не удалить человека от Божьего мiра, а изменить и самого человека, и окружающую действительность.
Возможно, такой термин прозвучит достаточно резко, но я бы назвал социальную основу такого преобразования – теократическим социализмом.
Так получилось, что социалистические принципы отторгаются нашим церковным сознанием в силу трагедии Русской Церкви XX века.
Некоторыми молодыми ревнителями социализм объявляется чуть ли не ересью.
С другой стороны, христианский социализм в России оказался тесно связан с либерализмом второй половины XIX – начала XX века — достаточно вспомнить «Христианское братство борьбы» и другие подобные революционные движения. Основной тренд этого христианского социализма воплотился потом в обновленчестве.
Но вот, перед нами модель монастырей преподобного Иосифа Волоцкого.
Вторая половина XV – начало XVI века – время расцвета русского государства, его молодость и сила. Эта эпоха зачастую заслонена в современном православном сознании почитанием Ивана Грозного.
На самом деле главное время русской традиционной пассионарности – это именно эпоха преподобного Иосифа Волоцкого. Это монастыри как принцип устроения христианского общежития, это сильная Церковь, которая не дает спуску ереси, искажению Истины, даже если это искажение проникло в великокняжеский терем.
Вспомним Николая Васильевича Гоголя, который в «Выбранных местах из переписки с друзьями» говорил: «Монастырь ваш – Россия». И говорил не только в том плане, что сам не может «надеть ризу черноризца» «без зова Божьего», поэтому, мол, надо трудиться во вне, в мiру.
Нет, тут нечто гораздо большее.
Но, может быть стоит обозвать «хилиазмом» такое стремление обустроить мiр как общину самопожертвования?
Нет, хилиазм – это представление о тысячелетнем земном царстве святых, которые, как считают сторонники этого учения, будут жить под непосредственным управлением Господа после Второго пришествия.
Преподобный Иосиф предлагает нам нечто иное – преображение земной реальности в Церковь. В том числе – реальности экономической и социальной.
Конечно же, такое преображение не предполагает отказ от семьи для всех и всеобщий уход в монастыри.
Но оно предполагает самоотдачу, самопожертвование, послушание иерархическому началу и тем принципам, которые выше отдельного человека.
И разве первый возглас Божественной литургии – «Благословенно Царство…» не свидетельствует нам о Царстве Небесном, открывающемся уже здесь, на земле, в предстоящей общине верных через установленную Богом иерархию?
Так стоит ли обзывать всё это «хилиазмом»?
Монастырское хозяйство, как известно, развивалось очень активно. Монастыри в XV – XVI веках были крупнейшими центрами и просвещения, и экономической жизни.
Более того, монастыри были узлами того, что Василий Осипович Ключевский назвал «русской колонизацией».
Русская цивилизация распространила себя на бескрайних просторах нашей Родины, именно опираясь на монастыри. В отдаленные дебри приходили монахи, начинали молитвенную и хозяйственную жизнь, к ним приходили другие люди, рядом селились крестьяне.
С другой стороны, на уже освоенных территориях села включались в зону монастырской ответственности, там начинало развиваться образцовое хозяйство, повышалась агрокультура. Монастырские села – это малоизученный феномен русской цивилизации.
Возьмем в примеру, хозяйственные подворья Свято-Троицкого и Спасо-Евфимиева монастырей в селе Холуй нынешней Ивановской области.
Эти монастыри дали не только мощный экономический импульс жизни Холуя. Был и духовный импульс, чрезвычайно сильный. В конечном счете, спустя многие десятилетия он породил такого выдающегося и одновременно, к сожалению, пока малоизвестного церковного деятеля, как епископ Астраханский Мефодий.
Этот архиерей не только построил 20 храмов, но и был аввой преподобного Назария Валаамского. К нему будущий отец Назарий пришел 15-летним послушником, покинув для этого на время Саров.
А без преподобного Назария не было бы ни публикации «Добротолюбия», ни расцвета монашеской жизни первой половины XIX века.
Но что случилось с наследием преподобного Иосифа Волоцкого? Почему Россия не взяла за основу своей жизни предложенную им парадигму идеального общежития. То есть такого общежития, которое основано на самопожертвовании, на общем хозяйствовании, «общем деле» как внешнем воплощении молитвы?
Ведь уже в том же XVI веке государственная власть начинает довлеть над Церковью, диктовать, условно говоря, свои «сто глав», то есть пытаться определять для Церкви повестку дня.
И срыв не заставил себя ждать. Начинается активная внутренняя негативная трансформация страны.
Уже в решениях Стоглавого собора 1551 года мы видим очень серьезные канонические искажения, вплоть до опоры на подложные церковные каноны (например, в 40-й главе Стоглава говорится о несуществующем апостольском правиле, запрещающем, якобы, отпевать тех, кто при жизни брил бороду). Московский собор 1620 года вновь предлагает православным опираться на явно подложные каноны.
Подчинение обмирщвляющемуся на глазах государству искажало духовную жизнь.
Одновременно в социальном плане мы видим на том же рубеже XVI – XVII веков закрепощение крестьян, превращение миллионов русских людей в рабов.
Государство оторвалось от Церкви, попыталось подчинить себе Церковь, стало запрещать Церкви самостоятельно распоряжаться церковным имуществом.
Срыв в Смуту и последующее восстановление государственности ситуацию не исправили.
Всё закончилось тем, что государственная власть в 1764 году конфисковала церковные земли, провела так называемую секуляризацию. При этом власть обещала на доходы от этих земель содержать Церковь, развивать духовное образование, поддерживать духовенство. Но в полноте своей этих финансовых обещаний не выполнила.
И когда нам говорят, например, что, мол, именно государство построило Исаакиевский собор, и поэтому он к Церкви не имеет никакого отношения, мы должны ответить – позвольте, господа, но разве дворцовое ведомство делало это не на деньги от конфискованных некогда церковных земель?
В итоге самодовлеющая государственная власть превратила Церковь из силы, преобразующей мир — в «ведомство православного исповедания». Стоит ли потом удивляться, что такая государственная власть в 1917 году, по выражению Василия Васильевича Розанова, «слиняла в три дня»?
Ведь Церковь не может быть просто внешним атрибутом, некой внешней опорой государственной власти. В византийской модели, которую воспроизводит преподобный Иосиф Волоцкий, все наоборот – само государство оказывается внешней оболочкой Церкви, оградой христианского общества, силой, заботящейся о внешней, телесной стороне этого общества. А Церковь – центр, нерв, основа такого общества.
Что для нас является главным в наследии преподобного Иосифа Волоцкого? Наверное, даже не то, что монастыри могут стать в условиях современной экономики серьезными хозяйственными структурами.
Больше 30 лет назад американский философ Элвин Тоффлер в своей книге «Третья волна» мечтал о том, что в постиндустриальном обществе малые общины, опираясь на новые технологии, станут основными производственными центрами. Конечно, в такой системе и монашеские общины могли бы занять вполне достойное место и участвовать в производственных процессах.
Дело, однако, в другом. Вся наша современная жизнь строится на самости, на эксплуатации своего и чужого греха. А преподобный Иосиф предлагает нам совершенно иной принцип – самоотвержения и послушания.
Именно здесь – главное сокровище этого великого святого. И это сокровище нам еще только предстоит отыскать.

Игумен Виталий (Уткин), руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Иваново-Вознесенской епархии