Глава II
НОВОМУЧЕНИКИ И ИСПОВЕДНИКИ
ЗЕМЛИ ИВАНОВСКОЙ

В воспоминаниях князя Шевахова, в разделе, посвященном гонениям на церковь, упоминается цитата из Церковных ведомостей за 1923 г. которая очень реалистично отображает весь ужас и дикость преследований священнослужителей после революции. В Воронежской губернии большевиками убито 160 священников. В Херсонской губернии три священника были распяты. Духовник монастыря св. Магдалины о. Никольский, 60-летний старец, был схвачен в церкви во время Богослужения, его мучители заставили раскрыть рот и с криком: “Вот святое причастие”, выстрелили в рот. Священника Дмитриевского силой поставили на колени, отрезали ему уши и нос, а потом отрубили голову. Отца Золотовского, 80-летнего старца, одели в женское платье и потом убили его, когда он отказался плясать. Священника Калиновского засекли до смерти [7, с. 222].
Одной из первых жертв развернувшегося террора стал митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин. Его арестовали 29 мая 1922 года. А уже 10 июня в Петрограде начался процесс над духовенством, обвиненном в сопротивлении изъятию церковных ценностей.
Указание “Привлекать как можно больше” безукоснительно выполнялось – на скамье подсудимых оказалось 86 человек. Их обвинили в “участии в организации, действующей в контрреволюционных целях, путем возбуждения населения к массовым волнениям в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции; в использовании религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти [11, с.40].
Защитник митрополита Вениамина не побоялся сказать судьям неправедным: “Вы должны стремиться соблюсти в этом процессе выгоду для советской власти? Во всяком случае – смотрите не ошибитесь… Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную преданность верующим массам – он станет опаснее для советской власти, чем теперь… Непреложный закон исторический предостерегает вас, что на крови мучеников растет, крепнет и возвеличивается вера… Остановитесь на этом, подумайте и … не творите мучеников [11, с. 43].
На следующий день объявили приговор: шестерых помиловали; десятерых, в том числе митрополита, – к расстрелу. В ночь с 12 на 13 августа 1922 года их тайком казнили в окрестностях пролетарского Питера. Среди них был и митрополит Вениамин.
Всё больше похоже на истинное мнение митрополита Иоанна, который считал, что советское правительство вело последовательную и упорную борьбу с народом. Один из способов этой борьбы – “жесточайшие гонения на Церковь, гонения на святыни народные”, лишь благодаря повсеместному голоду и террору оказавшиеся возможными. В подтверждение этому можно привести страшное по своему цинизму письмо Ленина членам Политбюро, в котором он отмечает, что “покончить с сопротивлением” “черносотенного духовенства” можно именно сейчас, когда царит повсеместный голод, и единственный способ для этого – “расстрелять как можно больше” представителей церковной иерархии” [21, с. 7].
“На крови мучеников растет, крепнет и возвеличивается вера…”, – необыкновенно точно отметил адвокат митрополита Венедикта. “Не творите мучеников!”, – добавил он. Основная часть канонизированных Новомучеников и Исповедников Российских была расстреляна, замучена в застенках Гулага в период 20х – 30х гг. ХХ века.
Среди людей, которые подвигами своими, страданиями, кровью своею исповедали верность заповеди Христовой: положить жизнь за други своя, исповедовали верность своей Родине, своему долгу, было много священнослужителей. Они показали делом, что Евангелие написано в сердце русского человека, и свидетельствует об этом его совесть (Рим. 14, 15), его ратные труды, страдания, мучения и подвиги, коим нет конца. “Кто переносит напрасную обиду, в том есть Дух Святый” (прп. Паисий Великий). Эти пастыри, подобно прпмч. Исаакию Оптинскому, сказали: “От Креста Своего не побегу!” “Взять свой крест” — означает в данном случае готовность умереть за Христа, памятуя слова Спасителя: “…научитесь от Меня, яко крепок есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим” (Мф. 11. 29).
Уместно было бы вспомнить слова иеромонаха Серафима (Роуза), который писал в своем дневнике: “Давайте все, кто хочет быть христианином, не ждать ничего иного от мира, кроме как быть распятым им, ибо быть христианином – значит быть распятым. В наше время и в любое время, с тех пор, как Христос пришел в этот мир впервые, его жизнь – пример и предупреждение всем нам. Мы должны быть распяты лично, мистически; ибо распятие – единый путь к Воскресению”.
“Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, — обличал богоборцев патриарх Тихон, — ежедневно доходят до нас известия об ужасах и зверских избиениях ни в чем не повинных людей, виновных разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и вьявь, при дневном свете, с неслыханной дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности…
Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прощения… Опомнитесь безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной” [10, с. 314].
“Из всех страдальцев Русской церкви этой страшной эпохи гонений, — как написано в книге “Новые мученики Российские” — патриарх Тихон – самый великий страдалец… Все эти годы он фактически жил в заключении и умер в борьбе и скорби. Облекаемый в эту пору высшими полномочиями, он избранием Церкви и жребием Божиим был жертвой, обреченной на страдания за всю Русскую церковь” [14, с. 84]. Какое нужно было иметь смирение, мудрость, терпение, чтобы пережить эти сложные, трудные года, когда шла поистине отчаянная борьба за выживание Православной Церкви.
“Служение Патриарха было самозащитой Церкви. Патриарх был внешне стеснен. Но он сохранил самоуправление и внутреннюю свободу Церкви. Он не допустил врагов к управлению ею, они могли только насиловать или делать распоряжения церковной власти неисполненными по насилию власти, но эти распоряжения по Церкви не были распоряжениями большевиков. Он не сказал неправды на положение Церкви и клеветы на клир, предпочитая самому унижаться перед властями” [14, с. 110], которые самого Патриарха не трогали. “…Говорят, Ленин сказал: “Мы из него второго Гермогена делать будем”. С очень ранней поры большевики стали вести с ним переговоры. Они хотели “морально терроризировать Патриарха общим положением Церкви и этими убийствами” [14, с. 100].
Во время великой скорби, “отринув мысли о распрях и противостояниях, отбросив обиду на большевиков за гонения Православной церкви, Патриарх Тихон обратился с воззванием “К народам мира и к православному человеку”. В воззвании он стремился найти такие слова, которые должны были дойти до глубин души человеческой. “Величайшее бедствие поразило Россию…”, – такими словами начал Патриарх свое воззвание. Это бедствие могло бы стать объединяющим началом для Ленина и Патриарха Тихона, но не стало. Один, будучи при власти, пишет секретное “руководящее и направляющее” письмо сотоварищам по политбюро, другой, гонимый и полулегальный, – открытые воззвания и послания к миллионам единоверцев, ко всем, в ком есть сострадание, кто способен творить благо во имя жизни. У каждого своя, высшая, правда. Однако истина-то одна. Не на войну во весь голос звал пастырь духовный, а к спасению детей Земли. Потаенных мыслей не держал…
В начале февраля 1922 года Патриарх Тихон пишет второе воззвание по поводу голода, а затем и третье – “О помощи голодающим и изъятии церковных ценностей”. В нём как ни в одном другом мощно звучат полемические, противоборческие ноты. Это и понятно. Ведь уже определилась позиция власти, явно не принимавшей “мирный путь”.
Спустя 30 лет, 23 марта 1952 года, епископ Ивановский и Кинешемский Венедикт обратился в газету “Известия” с просьбой опубликовать статью: “Голос тех, кто не может и не должен молчать”, написанную по поводу “чудовищных злодеяний американских империалистов, сбрасывающих бактериологические снаряды на беззащитное население Кореи. Он видел в этом “кощунственное издевательство над многовековой христианской культурой, представителями которой они якобы являются”. “…Отец ваш дьявол, ибо он человекоубийца от начала” (Иоанна 8, 44). Остановитесь, безумцы, в своем кровавом шествии. Прекратите человекоубийство! Ибо, когда справедливый гнев всем мирно живущих народов земного шара обрушится на ваши преступные головы, тогда будет поздно! Вас не спасут тогда от суровой ответственности никакие самые высокие и совершенные организации, которыми вы так любите прикрываться. Гнев народа – гнев Божий!” [Ф. 2953, оп. 1, Д № 386, л. 47].
В апреле того же года Владыка обратился с жалобой уполномоченному совету по делам РПЦ при Совмине СССР. В ней он сообщает, что его воззвание не было напечатано, а это ущемляет его права как советского гражданина.
Воззвание Владики было обращено не только и не столько к американцам, сколько к нашим отечественным богоборцам. Пусть это обращение было составлено гораздо позже, чем в период массовых гонений на священнослужителей нашей епархии. Но “никто не забыт и ничто не забыто!” Опубликовать это письмо, конечно, не могли, но и это было поводом для того, чтобы напомнить через уста Владыки, что советское правительство ущемляло права своих граждан. Владыка Вениамин, живший в России во время самых лютых репрессий, помнил всё то, что происходило в связи с началом антирелигиозной кампании.
События, происходившие в г. Шуя – этом маленьком уездном городке, затерявшемся в море ему подобных, 15 марта 1922 г. в “Правительственном сообщении о событиях в г. Шуя в связи с изъятием церковных ценностей”, опубликованном 28 марта в газете “Известия” были описаны следующим образом. После того, как на Соборную площадь набат созвал людей, в дело вмешались “полурота 146 пехотного полка, а также два автомобиля с пулемётами. При проходе красноармейцев через Соборную площадь раздаются по ним револьверные выстрелы, и толпа окружает красноармейцев со всех сторон. На первые попытки обезоружить полуроту отделенный начальник отвечает приказом стрелять. Имея перед собой много случайных лиц, любопытных, женщин и детей, красноармейцы по приказу начальника стреляют в воздух и затем пробиваются из толпы, подвергаясь насилиям и забрасыванию поленьями со стороны черносотенцев… После первых выстрелов со стороны войск толпа разбегается. Набат прекращается. На очищенной от народа площади остаются 4 трупа с огнестрельными ранами. 1) Авксентий Калашников, крестьянин 30 лет, отбывающий наказание за кражу, занимался торговлей; 2) Сергей Мефодьев, 36 лет, печной мастер; 3) Николай Малков, 21 года, конторщик и 4) труп неопознанной женщины. Раненных и ушибленных граждан зарегистрировано 10 человек… Из револьвера стреляли черносотенцы из толпы. К вечеру 15 марта были произведены аресты среди замеченных на площади торговцев, учителей школ и т.д. Арестован священник Светозаров…” [8, с. 4].
Совсем иначе излагает суть случившегося православный историк, прот. Влад. Цыпин: “В Шуе, когда там началось изъятие святынь из собора, раздался набат. В паперти храма сбежался православный народ. Сердца верующих горели от оскорбления, обиды, гнева. Милиция пыталась разогнать людей. Тогда кое у кого в толпе появились колья, которыми они дали отпор милиции. И власти прислали на площадь перед собором красноармейцев с пулеметами. Открыли огонь по толпе: по женщинам, детям и старикам, среди которых была только малая горстка крикунов и драчунов с кольями. Толпа в ужасе разбежалась, оставив на окровавленной площади сотни раненых и пять человек убитых. И тогда комиссия, как ни в чем не бывало, приступила к разорению храма” [13, с. 167].
Безусловно, наиболее объективно отразил события, происшедшие в тот день на допросах протоиерей Павел Михайлович Светозаров. … Многие знали отца Павла – священника Соборного храма в Шуе. На его праздничные службы бывало собирался весь уездный город. “Помогайте слабым и сирым – и воздастся!”, “Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которых никто не увидит Господа!” – учил он мирян. Сам строго следовал провозглашаемым с амвона заповедям. В течение многих лет вплоть до революции он состоял действительным членом общества вспомоществования нуждающимся учащимся Шуйского и Владимирского духовных училищ, материально и словом поддерживал миссионеров, друзей Палестины (за “тщательное” внебогослужебное собеседование с прихожанами о “Христианском смысле паломничества в Святую Землю” был отмечен церковью специальной премией в 1912 году). В годы войны с германцами, наряду со священниками Н. Широкогоровым, В. Семеновским и протоиереем города Иваново-Вознесенска Д. Сперанским, возглавлял сбор пожертвований в уезде в пользу армии, входил в комитет помощи раненым и калекам. Февральскую революцию встретил с верою и надеждою “в возрождение и обновление пастырей душ”, верил, что с ними возродятся и русские церковные приходы “малыми тельцами”, молекулами, образующими таинственно, но истинно и действительно духовное тело Христовой Церкви”. С целью скорейшего достижения процветания Православной Церкви создал совместно с Д. Сперанским из Иваново-Вознесенска местный Союз священников. Октябрь семнадцатого спутал все планы и задумки!
Никогда прежде священник не видел столько зла, крови, жестокости, несправедливости. Даже Закон Божий запретили преподавать новые власти. Перенёс уроки в собор – арестовали “за неподчинение распоряжениям Совнаркома”. Второй раз арестовали во время Кронштадтского восстания как политически неблагонадежного. Затем – за проповедь. Для наблюдения за священником власти вселили в его дом осведомительницу Швецову. И все же Светозаров не терял душевного равновесия: призвал в проповедях своих паству к спокойствию и терпимости. Когда разразился голод, одним из первых поддержал идею частичного изъятия церковных ценностей в пользу голодающих. Но большевики хотели большего. На собрании верующих – 12 марта 1922 года – Павел Михайлович Светозаров предложил направить своих представителей в комиссию по изъятию церковных ценностей, чтобы мирно договориться, чтобы без святотатства. Не получилось…
На допросах Светозаров показал, что изъятие ценностей из церквей для помощи голодающим не противоречит совести истинно верующих, что история церкви, особенно первых веков Христианства, излагает много случаев, когда священные предметы отцами церкви продавались для выкупа христиан из рабства и в других случаях крайней нужды. Священник Светозаров показал, что мирно настроенных прихожан смущали отдельные лица, преимущественно чуждые его приходу, ему совершенно неизвестные, …считал себя не в силах повлиять на чуждых его приходу лиц.
Секретарь Губкома РКП Коротков 21.03.22 г. в своей шифрограмме всем членам политбюро для сведения тт. Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Сталину, Каменеву, Молотову сообщил относительно событий в Шуе, что “14(!) марта красноармейцев избито и ранено 4, из них тяжело – комотделения, граждан избито трое, ранено 8, по сведениям Здравотдела, убитых красноармейцев нет. 16-го марта делегатское собрание рабочих высказалось за изъятие, постановив разъяснить смысл случившегося… 17-го на митинге рабочих… признали действия власти правильными и протестовали против действия попов… В Лежневе было выступление, которое ликвидировано скоро и благополучно, ценности ещё не взяты. Сегодня губернская беспартийная конференция крестьян осудила попов погромщиков и одобрила акт изъятия” *ЦГАОР СССР ф. 1235, оп. 1 е; Д. 60, л. 408* *16, с. 160*.
Такова официальная версия происшедшего. В ней всё разложено по полочкам: власть права, а смутьяны – “контрреволюционеры” повинны и в выстрелах, и в жертвах. Народ чуть ли не единодушно осуждает их. Сколько было подобных сообщений! Правящая партия была не права во всех своих действия. Народ же, забыв слова св. блгв. кн. Александра Невского: “Бог – не в силе, Бог – в правде!”, принял сторону не правых, а сторону сильных.
Оригинала или копии следствия по “Шуйскому делу” в Иванове найти не удалось. Есть лишь то, что с 23 по 29 апреля в том году печатал “Рабочий край”. Судебно-следственное дело было обнаружено недавно в ЦГАОР. Оно называется “Дело – Шуйские события. По обвинению Светозарова, Лаврова и других в организации массового контрреволюционного выступления 15.03.22 г. при изъятии церковных ценностей в пользу голодающего населения. Как сообщил “Церковный вестник” (№ 3, 1992 г.), “материалы дела сохранили исчерпывающие доказательства о полном отсутствии какой бы то ни было вины шуйских священников”. К этим же выводам приходишь, обращаясь к официальным известиям. Достаточно внимательно вчитаться в сказанное в них и сравнить с теми целями, которые ставили большевики в отношении церкви.
Итак, “Шуйское дело” как оно выглядело на страницах печати.
Ввиду “особого” значения суд проходил в губернском центре Иваново-Вознесенске, в здании бывшей женской гимназии. Свободный для всех вход привлек в первый день (21 апреля) “громадное число” желающих послушать дело. Дело разбирала выездная сессия Верховного Ревтрибунала. На скамью подсудимых было привлечено 24 человека: священник Шуйской соборной церкви Светозаров, священник Крестовоздвиженской церкви Смельчаков, священник Троицкой церкви Лавров, священник Крестовоздвиженской церкви села Палеха Рождественский, церковный староста соборной церкви Парамонов, учителя Борисов и Столбунова, горожане Языков, Похлебкин, Зиновьев, Крюков, Коковин, Медведев, Гуреев, Сизов, Горшков, Шахова, Суханова, Сажин, Корзенев, Бугров, Трусов, крестьянин из села Юрчакова Шаронов.
По собственному признанию следователя Верховного Ревтрибунала ВЦИК, следствию так и не удалось установить, организованный ли характер носили беспорядки в Шуе 15 марта. Тем не менее, он убежден, что всё началось с воззвания Тихона, пособников патриарха на местах – духовенства…, которые “для срыва дела помощи голодающим, используя в этих целях религиозные предрассудки темных масс” *Ф. 2, оп. 5, Д № 6, л. 48*, повели открытую агитацию к активному сопротивлению мероприятиям советской власти.
Священник Светозаров, по их словам, на собрании верующих накануне прихода правительственной комиссии сказал, что препятствовать её работе не будет, но по канонам Церкви отдача церковных предметов, имеющих богослужебное значение, является святотатством. Пусть де берут, что хотят, а мы после этого закроем храм и освятим его.
Выступивший затем учитель Борисов предложил ходатайствовать перед Уисполкомом о замене ценностей продовольствием. Торговец Похлебкин пошел в своих рассуждениях еще дальше. Предложил комиссию не избирать, ценностей не отдавать, а если их все же потребуют, то сделать добровольные пожертвования, а ценности до голодающих не дойдут. Подобные собрания прошли и в других храмах. Собрание Троицкого Кладбищенского Храма (настоятель семидесятилетний прот. Иоанн Лавров) единогласно решило уполномоченных в комиссию от прихода не избирать и никакого церковного имущества добровольно не отдавать. Правда, когда дело дошло до изъятия, сопротивления не оказали.
Активное сопротивление советской власти следователь поставил в вину Языкову, Похлебкину, Сизову, Столбуновой, священнику Светозарову и ещё нескольким шуянам. Светозаров показал, что он принимал все меры, чтобы выбор в комиссию состоялись, хотя настроение верующих и было “против”. Решению собрания верующих избрать комиссию значительно содействовало его выступление. На вопрос обвинителя, не говорил ли обвиняемый на собрании о запрещении церковными канонами передачи церковных вещей на мирские надобности, он это подтвердил. Также подтвердил и свои слова, что если церковные предметы будут изъяты, то храм после этого будет освящен вновь. Что касается 13 марта, признал священник, в храме было много молящихся, но не по его просьбе, а по собственному желанию верующих. Он заявил, что не имеет права выгонять молящихся из храма. Когда его спросили, почему он не принял участия в событиях 15 марта, он ответил, что его появление могло быть истолковано как агитация.
Читая допросы этих уже немолодых, уважаемых, много сделавших для спасения душ других людей, невольно задаешь себе вопрос: да неужели было возможно такое? Неужели кто всерьёз мог заподозрить слуг Божиих в ловкачестве и ухищрениях на пользу себе?..
Необходимо особо выделить показания священника Иоанна Стефановича Рождественского. Суду он признался, что читал перед своей паствой воззвание патриарха 19 марта 1922 г., сделал это по прямой обязанности и долгу. Воззвание получил по почте, по духу воззвания определил, что оно принадлежит Патриарху.
Очевидцы этих событий вспоминали, что кто-то из прихожан крикнул: “Не отдадим богатства нашего храма”. Вскоре после этого на батюшку поступил донос в Шуйскую ЧК, был произведен обыск и изъято послание Патриарха Тихона.
После его ареста многие палешане ездили к о. Иоанну в Шую, где он находился под следствием, переживая за него. Он же ободрял и утешал всех своих прихожан. Наверное, он мог сказать словами святого Иоанна Златоуста: “Сильны волны, жестока буря! Но я не боюсь потопления, потому что стою на камне… Христос со мною! Кого мне бояться? Пусть поднимаются на меня волны, пусть море, пусть неистовства сильных, – все это слабее паутины”.
Несколько раз писали палешане письма с просьбами об освобождении батюшки. В одном из них, написанном на сельском сходе, он предстает как выдающийся церковно-общественный деятель, чьи труды обогатили жизнь села и палешан.
Перечисляя его заслуги перед государством и местным крестьянским населением, палешане пишут: “Благодаря трудам и энергии о. Иоанна, в селе Палех были открыты следующие общественно полезные учреждения, как-то: 1) общество потребителей; 2) палехская библиотека-читальня; 3) палехское кредитное товарищество; 4) о. Иоанн много содействовал распространению просвещение среди крестьянства. Палехская школа второй ступени, рассадник знаний нескольких волостей уезда обязана своим открытием больше всех всё ему же о. Иоанну”.
Посылали обеспокоенные прихожане телеграмму и в Революционный трибунал, но любовь палешан не спасла о. Иоанна.
После допроса священников – главных “подстрекателей” событий в Шуе, суд приступил к разбору дел непосредственных “возмутителей” порядка в уездном городе. Наиболее опасным и агрессивным из всех был признан Петр Иванович Языков. 13 марта 22 г. в храме, когда комиссия проходила мимо, по словам Языкова, от её председателя Вицына на него пахнуло винным перегаром. “Люди! Да что же это делается! – воскликнул Языков. – Пьяными, при оружии в алтарь… Да разве можно их туда пускать?” Спустя день одним из первых пришел на площадь, призвал земляков постоять за веру.
Классовый подход во время трибунала судьи не скрывали. Как обмолвился обвинитель: “Не старушки же в платках организовали сборище у церкви?” И не рабочие, на его же взгляд. А, конечно, контрреволюционные недобитки, скрытые и явные буржуазные элементы.
У стражей правосудия в голове не укладывалось (а скорее лицемерили: “Партия сказала – надо!”), что кто-то пришел к собору, возмущенный не столько изъятием ценностей, сколько тем, в какой форме это делалось, из простого человеческого чувства и сострадания к своим ближним, их вере.
С особым пристрастием обрушились судьи на ещё недавнюю коммунистку, секретаря орготдела губкома, учительницу Столбунову. Она была у собора, по показаниям двух свидетельниц, “всячески поносила большевиков”. Признав, что ждет для себя сурового наказания, Столбунова не согласилась с формулировкой обвинительного заключения: “Я использовала в преступных целях не религиозные предрассудки, а религиозное чувство”. Она сказала, что без веры вообще нельзя жить: “Раньше для меня был религией коммунизм, сегодня я прониклась настроениями православных молящихся” [Ф. 2, оп. 5, Д № 6, л. 18]. Для нас же противостояние Столбуновой властям любопытно тем, что в ряде своих суждений смелая женщина сказала то, что ко многим пришло через десятки лет. Она говорила, что призывала не к контрреволюционному, а скорее – к революционному выступлению, что раньше выступала против самодержавия, теперь – против диктатуры пролетариата.
Не сумев добыть объективных доказательств вины подсудимых, трибунал постарался восполнить пробел с помощью выступлений заранее обработанных людей. А те, путаясь, противореча самим себе, говорили порой что-то невразумительное и никак не доказывающее чью-либо вину.
Необъективность, бесцеремонность, пристрастность председателя с обвинителем не могли не оттолкнуть публику в суде. Многие, наверняка, понимали, что разыгрываемое действо – фарс идет по заранее написанному сценарию: власть во всем права, её жертвы обречены.
Защитник Анагорский, разбирая улики, выставленные обвинителем, нашел их малоубедительными, чтобы говорить о заранее организованном выступлении. Смертная казнь, по его мнению, могла не только не развеять предрассудки, но и углубить их ещё более, а на участников процесса люди могут посмотреть как на мучеников за веру. Защитник Иванов отмечал, что вся Россия следит за процессом и поэтому надо быть особенно объективными. Но кто тогда слушал защиту?..
Трое подсудимых (Светозаров, Рождественский и Языков) были приговорены к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение 10 мая 1922 года.
“Рассказывают, что перед расстрелом священники совершили отпевание по себе и мирянине Петре и держались мужественно и спокойно” [6, с. 53].
“Когда человек живет жизнью мира и находится во власти князя века сего, когда он любит греховную тьму свою и отдается сердцем необузданной воле страстей своих, тогда он не только не любит света и убегает от него, но и ненавидит свет и старается угасить его, если можно, тогда все святое и божественное становится ему ненавистным и как бы враждебным, тогда он устремляется всею силою ума своего против евангельского учения, вооружается всею злобою сердца своего против самих праведников сего учения, против людей праведных и благочестивых, живущих жизнью Христовою” [6, с. 72], – сказал тогда Дмитрий, архиеп. Херсонский. Ненависть эта излилась на святыню, которую хранил Шуйский Воскресенский собор, – икону Шуйской-Смоленской Богоматери.
Ненависть эта излилась и на тех, кто строго следовал провозглашаемым с амвона заповедям Господним. И это не случайно – Шуя, Палех, наряду с Владимиром, Суздалем издревле олицетворяли центр и богатство, оплот Русского Православия.
Стоя на коленях, упрашивала дочь Светозарова отдать ей тело отца, чтобы похоронить в Шуе – и в этой просьбе отказали. Закопали, словно безродных собак на месте расстрела.
На панихиде по о. Иоанну в Крестовоздвиженском храме обе церкви были полны народа. Все стояли на коленях и с горечью думали о том, какая судьба ждет их храм, с каким трудом и усердием восстановленный батюшкой и украшенный им же для будущих поколений.
Через пару недель после страшных событий в Шуе в Иваново-Вознесенске состоялся суд по “делу” о хищении икон из Покровского собора губернского центра. Открытое заседание Губревтрибунала проходило в “битком набитом публикой” зале. В течение тридцати семи лет ни одно мало-мальски важное событие в городе: будь то закладка нового здания, открытие библиотеки или моста через речку не обходилось без напутствующего “слова” благочинного священника Дмитрия Александровича Сперанского – главного обвиняемого в этом деле. В 1905 году, во многом благодаря умиротворяющим проповедям Дмитрия Сперанского, было предотвращено кровопролитие между восставшими рабочими и силами властей, спустя несколько лет священник вместе со всеми оплакивал “всех безвинно убиенных и погибших” на войне. “От скорби зачатое святое дело делаю – не быть равнодушным к злу”, – говорил он, возглавляя движение за трезвость. Сколько таланта и доброты отдал, преподавая десятки лет закон Божий в женской гимназии? Сколько средств и денег передал в различные благотворительные начинания?! В памяти иваново-вознесенцев ещё свежо было воспоминание, как в 1916 году по приглашению о. Дмитрия в городе побывала великая княгиня и сестра императрицы св. Елизавета Феодоровна – великая поборница милосердия… И вот такого человека судили. Приговорили к трем годам тюрьмы, из которой, по воспоминаниям дочерей, его через год выпустят лишь за тем, чтобы умереть.
Среди подвижников благочестия, исповедников и мучеников, пострадавших в ХХ веке за веру Христову, особое место принадлежит святителям – архипастырям Божиим. Различными были жизненные пути подвижников, разнообразными дары, которыми благословил их Господь.
Святителя Василия Кинешемского Господь одарил в полной мере сердечной молитвой, талантом проповедника, даром прозрения и исцеления…
19 сентября 1921 года он был хиротописан во епископа Кинешемского, викария Костромской епархии. Святитель спал на голом полу, положив под голову полено. Подвиг свой он от посторонних скрывал…
Миссионерская деятельность епископа вызывала у властей большое беспокойство. Но повода для ареста святителя не находилось. Недолго прослужил владыка на своей кафедре – один год и восемь месяцев. В мае 1923 года он был арестован и сослан в Зырянский край на два года. Вскоре сюда приехал келейник владыки – Александр Павлович Чумаков, который добровольно разделил с ним тяготы ссылки. В мае 1925 года ссылка закончилась, и владыка Василий возвратился в Кинешму. На Рождество 1926 года власти, обеспокоенные подъемом духовной жизни, потребовали, чтобы епископ покинул город. Владыка был переведен на Вязниковскую кафедру. Это назначение он принял по долгу послушания, хотя, конечно, “этот перевод был встречен в Кинешме великой скорбью”. И опять проповеди святителя стали привлекать в храм множество народа, и власти, обеспокоенные этим, выслали владыку в Кинешму. Здесь он прослужил несколько месяцев, и власти снова потребовали его отъезда.
Владыка Василий около года прожил в Костроме, после чего вернулся в Кинешму и через месяц был снова арестован. Около полугода он провел в Ивановской тюрьме, а затем по распоряжению властей поселился в маленькой таежной деревушке Екатеринбургской области. В уединении, молитве, работе прошли три года и уже кончался четвертый. Мысль епископа склонялась к тому, чтобы остаться здесь навсегда. Но оказалось, что и ссылку вольно выбрать нельзя. Только он собрался просить у местных властей разрешения остаться, как они сами начали требовать, чтобы он уехал.
Меньше года прожил он в Орле. В марте 1933 года владыка со своим келейником были вызваны в Орловское ГПУ, арестованы и отправлены этапом в Кинешму. Там уже шли допросы духовных детей владыки, некоторых арестовали.
На допросах владыка говорил: “Советская власть, по моему убеждению, это временная власть, и поэтому в идею, проводимую властью и партией коммунистов, о построении социализма – коммунизма я не верю… этого не будет… Борьба с религией … попущена волей Божией для испытания народа, несомненно, произойдет раскол в народе на верующих и неверующих. Причем верующие могут оказаться в меньшинстве. Но, несмотря на это, Церковь победит, и врата ада не одолеют её” [6, с. 392].
Владыку обвинили в том, что он создал “сеть контрреволюционных кружков – филиал ИПЦ (Истинно-Православной Церкви), ставившей своей задачей через религиозное антисоветское воспитание религиозных масс свержение существующего строя, организовал и воспитал кадры тайного моления монашества”. В июле 1933 года епископ Василий был приговорен к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Заключение владыка отбывал неподалеку от Рыбинска на строительстве канала. Его келейник Александр Павлович был отправлен в лагерь под Мурманск.
А когда началась новая волна жесточайших гонений на Церковь, то за одно исповедание христианской веры тысячами расстреливались епископы, священники и миряне.
В январе 1938 года епископа освободили из Рыбинского лагеря. Он поселился тут же, в Рыбинске, и часто бывал в Угличе, где служил знакомый по лагерю священник. В один из приездов в Углич епископ познакомился с регентом храма с. Котова, она и пригласила его приехать в Котово. На огороде, в баньке устроили небольшой храм и совершали богослужения в присутствии только самых близких. Пребывание его в селе скоро было замечено местным НКВД, и началась слежка. В ноябре 1943 г. епископа Василия арестовали и заключили в Ярославскую внутреннюю тюрьму. Конфискованного имущества у владыки оказалось немного: один ветхий подрясник, деревянный крестик, иконка, детская игрушка, кожаный ремень и расческа.
При заключении в тюрьму врач поставил диагноз – миокардит. Владыке было шестьдесят восемь лет. Допросы велись днем и ночью. Следователей было двое, и они менялись. Иногда их сменял третий. Епископа допрашивали, не давая ему спать ни днем, ни ночью.
Измученного двухмесячными допросами в Ярославской тюрьме, едва живого святителя доставили в Москву. Здесь его сначала отправили в больницу Бутырской тюрьмы, т.к. врач поставил диагноз: миокардит, атериосклероз, истощение, а затем снова перевели во внутреннюю тюрьму НКВД. Начались допросы… В июле объявили приговор – пять лет ссылки. После тяжелого сердечного приступа владыка общим этапом был отправлен в тюрьму Красноярска. Там ему объявили, что до места ссылки в с. Бирилюссы он должен следовать сам.
Нравы местных сельчан были развращены безбожием и ужесточены войной. Долго епископ не мог найти себе жилье и, наконец, поселился в доме вдовы, имевшей трех малолетних детей. Когда владыка молился, они скатывали из конского навоза шарики и бросали ими в святителя: “На, дедушка, покушай”.
Вскоре Господь даровал ему некоторое облегчение, верующие нашли ему квартиру. Хозяйка была одинока, и у неё в это время жила ссыльная монахиня. Подвижнические труды, годы заключения и ссылок подорвали здоровье святителя, он начал сильно болеть, с ним случился частичный паралич. 13 августа 1945 года епископ почувствовал приближение смерти и позвал жившую у хозяйки монахиню. Он попросил её прочесть канон на исход души. Монахиня начала неспешное чтение, владыка молился. Когда она прочла последнюю молитву, святитель сам твердым голосом произнес: “Аминь”, – и тихо почил. Через 40 лет, 5/18 октября 1985 года были обретены мощи епископа. В августе 2000 года святитель Василий Кинешемский причислен к лику святых Русской Православной Церкви.
Из духовного наследия епископа Василия сохранились проповеди, но в наибольшей полноте – “Беседы на Евангелие от Марка”, ныне опубликованные, в которых явственно слышится голос великого проповедника, обращавшего сердца многих людей ко Христу.
Ещё одним святым земли Ивановской является прп. Леонтий, исповедник Михайловский. Он, как и многие другие пастыри нашей Церкви, был безвинно осужден в годы гонений.
Архимандрит Леонтий (Стасевич Лев Фомич) родился 20 марта 1884 года в Польше в семье благочестивых крестьян. В 1910 году он ушел в монастырь, а в 1911 году принял монашеский постриг с именем Леонтий. В 1919 году о. Леонтий закончил Духовную семинарию.
В 1922 году Патриарх Тихон назначает его наместником Суздальского Спасо-Евфимьего мужского монастыря, с возведением в сан архимандрита. После закрытия в 1923 году монастыря о. Леонтий служил в других суздальских храмах. За время своего служения в Суздале он привлек к церкви много людей, приезжали к нему также и из других городов.
В 1930 году архимандрит Леонтий был арестован и приговорен к трем годам лагерей. Озлобление местных властей он вызвал тем, что своими проповедями мешал антирелигиозной пропаганде. Поводом же к аресту послужила любовь о. Леонтия к колокольному звону. В 1933 году он возвращается из лагеря и продолжает сове пастырское служение в деревне Бородино Ивановской промышленной области. В 1935 году его вновь арестовали по той же причине, в 1936 – вновь приговорили к трем годам лагерей.
Зимой 1935 года на перроне железнодорожного вокзала г. Иваново был собран целый этап заключенных, среди них находилось много священников; все были обриты и острижены. Несмотря на это, они узнали друг друга и, прямо здесь на перроне, запели громко, во весь голос, молитву “Царю Небесный”. Народ вокруг плакал. Охрана грубо прекратила пение, и в наказание вагоны с заключенными были загнаны в тупик. Стоял сильный мороз, от которого в несколько дней перемерзли многие ссыльные. Только в одном вагоне, в котором находился о. Леонтий, все остались живы. Батюшка призвал всех заключенных ночью класть земные поклоны с Иисусовой молитвой, и потому никто из них не замерз.
В лагере о. Леонтия, как священника, пытались “перевоспитать”. Однажды, в Пасхальную ночь, охранники потребовали, чтобы о. Леонтий отрекся от Бога. Он отказался это сделать. Тогда они привязали его к веревке и с головой опустили в уборную. Через некоторое время поднимают его и кричат: “Отрекаешься?”. А он им: “Христос Воскресе!” Все тюремные скорби о. Леонтий переносил с большим терпением и часто говорил: “…я в раю был, а не в тюрьме” [4, с. 19].
В 1938 году он вышел из тюрьмы, но вплоть до 1947 года не имел прихода. В 1947 году его назначают настоятелем храма в с. Воронцово. В 1950 году о. Леонтия арестовали в третий раз.
Его приговорили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей за то, что он “в своих проповедях распространял антисоветские измышления о якобы приближающихся “страшном суде” и “кончине мира”, истолковывая религиозные писания в антисоветском духе”. Духовные чада о. Леонтия получили по 8 лет лагерей.
В лагере его посадили в камеру с вором-рецидивистом. Войдя в камеру, он сделал земной поклон, а когда пришло начальство с осмотром, то увидело, что вор стоит на коленях и плачет, а батюшка его утешает.
В 1955 году о. Леонтий был освобожден из заключения по амнистии. После этого он продолжил своё служение в с. Михайловском Фурмановского района. Паства очень любила его, но было и много недоброжелателей, писавших жалобы в Епархиальное управление властям. На некоторое время о. Леонтия даже переводили на другой приход.
9 февраля 1972 года старец скончался. Причисленный к лику святых в августе 2000 года, архим. Леонтий, как в дни своей земной жизни, так и по отходе своем в вечность оказывал помощь в разных обстояниях прибегающим к нему за молитвенной поддержкой; предсказывал события, которые позднее сбывались.
Старец много и с особенным усердием молился за усопших. В дождь, в снег, в любое ненастье любил ходить о. Леонтий на кладбище служить панихиды. Хотя ноги у батюшки болели, он шел туда всегда не по дороге, а по снегу, желая усугубить тяжесть своего подвига. По свидетельству людей, о. Леонтию ночами являлись покойники с криком: “Помолись, батюшка!” Когда он отпевал покойников, знал, которые из них по своим грехам достойны ада, и жег себе на свече палец, чтобы этим людям становилось полегче.
Летом 1972 года, которое было на редкость засушливым, неподалеку от его могилы забил источник, вода которого оказалась целебной. Мощи его обретены и находятся в его родном храме с. Михайловское.
Среди ивановских новомучеников и исповедников очень много священнослужителей, но сведений о них недостаточно для того, чтобы дать подробную характеристику их деятельности. Тем не менее, их подвиг мученичества и исповедничества должен найти отражение в работе, поскольку история состоит из личностей. Всю жестокость богоборческой власти можно представить себе только на конкретных примерах нечеловеческой несправедливости по отношению к тем, кто всегда призывал к милосердию, любви, состраданию.
Священномученик Петр Родниковский (прот. Петр Лебедев) после революции 1917 года выступил как противник богоборческой власти, и с 1918 года до самой его кончины за ним шла слежка. В 1921 г. о. Петра возвели в сан протоиерея и назначили настоятелем Ильинского храма в Родниках. Его трудами была создана приходская библиотека, он собирал детей для занятий по “закону Божию”, на его проповеди в церковь собирались жители не только Родников, но и окрестных сел и деревень.
В 1932 году прот. Петра арестовали, а его жену и пятерых детей выгнали из дома. Два с половиной года Родниковский настоятель работал в совхозе под г. Иваново, постоянно подвергаясь насмешкам, издевательствам и оскорблениям. Выйдя из заключения, о. Петр ещё более ревностно взялся за пастырский труд. В 1937 году о. Петр и его второй священник о. Николай Розонов были арестованы и отправлены в тюрьму в г. Иваново. Там им было предложено отречься от сана и тем самым предать Спасителя. Священники решительно отказались, причем до нас дошли слова о. Петра: “Кто служит Богу Единому, Живому и Истинному, тот никогда не согласится предать свою паству и жить со злодеями”. За эти слова он был жестоко избит и беспомощный брошен в камеру. В заключении о. Петр сумел сохранить душевный мир. Утром 27 октября оба священника были расстреляны во дворе Ивановской тюрьмы. Место захоронения о. Петра до сих пор неизвестно.
Священник Константин Разумов с 1904 года служил в Успенском монастыре г. Кинешмы. После закрытия монастыря в 1924 году он был переведен в собор. По причине того, что он пользовался любовью и уважение у верующих людей, имел среди них большой авторитет и был известен за пределами Кинешемского уезда, в 20х гг. ГПУ арестовывало его несколько раз. В 1929 году его приговорили к трем годам ссылки в Северный край. В 1933 году он вернулся в Кинешму, а в 1936 году был вновь арестован за то, что встречался со своими духовными чадами, преподавал им пастырские наставления. Вместе с ним были арестованы священник Иоанн Румянцев и миряне Елисавета Румянцева, Анна Серова и другие, всего семь человек. Их привезли в Кинешемскую тюрьму, которая разместилась в монастыре, где некогда о. Константин был священником. Очень больно было пастырю видеть поруганною столь дорогую его сердцу святыню. Допросы начались сразу после ареста. У следователя не было ничего для обвинения священника, он знал только, что он знаком с находящимся в концлагере святителем Василием Кинешемским, при обыске у о. Константина была изъята их переписка. Он пытался вынудить священника признаться в антисоветской агитации. Священник обвинение отверг, во время допросов держался очень твердо. Также твердо держались и женщины. 15 июля 1937 года о. Константин Разумов и Елисавета Румянцева были приговорены к 5 годам ссылки в Казахстан, о. Иоанн Румянцев и Анна Серова – к пяти годам исправительно-трудового лагеря. Вскоре о. Константин в ссылке скончался, не вернулись из заключения и остальные.
С 9 по 19 сентября 1937 года в Шуйском районе были арестованы почти все священники, диаконы, церковные старосты и ревностные миряне. В Шуйской тюрьме их били, запугивали, пытали, требуя признаться в антисоветской деятельности. Следственные материалы тех лет почти не содержат ничего достоверного. Священнический или дьяконский сан был достаточным поводом для ареста. Участь многих была одинакова. И подписавших нелепые измышления следователей, и отказавшихся это сделать одинаково ждал расстрел.
В 1932 году игумения Арсения (Добронравова), настоятельница Шуйского Воскресенско-Феодоровского монастыря, была арестована и приговорена к 3 годам ссылки в Казахстан. Единственной её виной было то, что она – монахиня. В ссылке Арсения приняла схиму с именем Фома, затем она приехала во Владимир, где в 1938 г. была арестована и в 1939 г. умерла в больнице при Ивановской тюрьме.
Чаще всего священников обвиняли в контрреволюционной пропаганде. При этом они не имели возможности ознакомиться с материалами следствия, если они вообще существовали, им не предоставляли защитников. Основными ходатаями перед Господом и перед безбожными властями были духовные чада, которые зачастую разделяли участь своих духовных наставников.
Отца Димитрия Левкоева арестовали в 1930 году, обвинив в контрреволюционной пропаганде. О его освобождении ходатайствовали все прихожане, но власти оставили их просьбу без внимания. О. Димитрий был приговорен к ссылке в Северный край сроком на 3 года. После ареста священника власти отняли у его семьи всю скотину, отобрали все съестные припасы, оставив его домочадцев без средств к существованию. В 1932 году 19 июля было описано имущество арестованного священника, включая дом и хозяйственные мелочи, которые передали колхозу. Дети остались без крова, им пришлось уехать из родного села и скитаться.
Когда о. Димитрий вернулся из ссылки, церковь была закрыта, служить было негде, и он получил приход в селе Языково Ивановской епархии. В 1936 году его вновь арестовали и приговорили к пяти годам заключения, которое он отбывал в Кемеровской области. Через год, находясь в лагере, он снова был арестован и приговорен к расстрелу. Священник Димитрий Левкоев был расстрелян 9 января 1938 года.
После ареста священника Леонида Виноградова прихожане, очень любившие своего пастыря, добивались его освобождения, даже ездили в Москву к Калинину. Отец Леонид был освобожден лишь через год, после чего служил в храме с. Панина Костромской области, а затем в храме с. Сокольское Ивановской области. В 1934 году местный исполком постановил снести церковь, где служил о. Леонид и уничтожить обширное кладбище вокруг храма, устроив на этом месте парк для прогулок и увеселений. Протесты верующих привели лишь к тому, что о. Леонида, старосту храма Александру Косулину и члена церковного совета Хионию Сафонову заключили в Кинешемскую тюрьму. Отца Леонида приговорили к семи годам заключения, женщин – к 4 годам.
Летом 1935 года жена о. Леонида ездила в Москву и добилась приема у Молотова, после чего священник и женщины были освобождены. Освободившись, о. Леонид служил в селе Воронцово Пучежского района. Много раз его арестовывали, предлагали отречься от Бога и снять сан, на что он неизменно отвечал отказом. Последний раз его арестовали 17 сентября 1938 года. Это был седьмой арест. Отца Леонида приговорили тогда к 4 годам заключения. Скончался он 12 ноября 1941 года в одном из лагерей Пермской области. Символично то, что жена, поддерживавшая его на всем нелегком жизненном пути, скончалась через два дня после его смерти.
Жены и дети священников также подвергались всевозможным унижениям. 22 декабря 1930 года прихожане храма в с. Хреново Вичугского района жаловались в различные организации на то, что два священника и дьякон с семьями, в которых много малолетних детей, “выбрасываются” административным порядком из домов общины в 3хдневный срок”. Прихожане сообщают, что был заключен договор о найме этих помещений, священникам негде больше жить, и считают выселение незаконным, обязуются взять на себя все расходы по содержанию семей священников [Ф. 2953, оп. 3, Д № 28, л. 10]. Ответ комитетов и управлений среди архивных документов найден не был, а это значит, что его и не последовало.
Одним из видов незаконных действий безбожных властей по отношению к священнослужителям и их семьям было лишение избирательных прав.
Псаломщик погоста Ярышево Тейковского района Успенский Александр Павлович, который, как обозначено в деле, “на основании собственного заявления от 27.03.34 г. отказался от должности псаломщика”, был лишен избирательных прав. Несмотря на это, он продолжал жить на том погосте, занимаясь одним сельским хозяйством, являлся инвалидом III группы и “пришел в совершенную бедность” (вероятно, по причине того, что имел семью из 5 человек, четверо из которых трудоспособные, владел домом, имел лошадь и корову и при этом платил все налоги). Ему 4 раза подряд отказывали в его просьбе о восстановлении в правах. 10 октября 1934 г. Тейковская избирательная комиссия, в частности, постановила: “…в просьбе отказать ввиду того, что мало времени занимался общественным трудом и не проявил никакой лояльности к Советской власти”. И лишь 2 декабря 1934 года на основании 38 ст. Инструкции о выборах в Советы в связи с тем, что он более 5 лет занимался производительным трудом, ходатайство удовлетворили [Ф. 1518, оп. 2, Д № 416, лл. 1 — 3].
Дочь священника Богородская Мария Ивановна 8 декабря 1929 года была лишена избирательных прав. 02.07.30 г. она была восстановлена в правах, поскольку находилась на иждивении отца. А 25.11.30 г. её снова этих прав лишили как дочь священника и не проявившую никакой лояльности к Советской власти. Её многократно принуждали отречься от своего отца. Когда члены оргкомиссии убедились в том, что она долгое время не виделась с отцом, в правах её вновь восстановили, как порвавшую связь с отцом-лишенцем. 28.01.31 г. была выявлена связь с отцом, замечено, что он платил налоги, не продавая при этом имущество и 20.01.32 г. Богороцкую Марию Ивановну окончательно лишили избирательных прав” [Ф. 1518, оп. 2, Д №23, л. 7].
13 июля 1930 года лишили избирательных прав Сперанскую А. К. на основании того, что её муж – священник был в 1929 г. выслан правительством на 3 года. Она, по собственным её словам, “подвергалась всевозможным налогам и сборам”, “что при своем состоянии здоровья считаю невыполнимым”. На иждивении находилась несовершеннолетняя дочь. “От всех нетрудовых доходов церкви в тот же день после ареста мужа отказалась”, 29 марта 1930 г. исключена из всех списков сельсоветов. Эта женщина, потеряв “кормильца” и оставшись без средств к существованию, была вынуждена кормить себя и дочь, ей было позволено заниматься только личным трудом по хозяйству и нигде не работать. 25 ноября 1930 г. ей отказали в восстановлении в избирательных правах, как и месяц спустя, “как жене попа, каковой административно выслан” [Ф. 1518, оп. 2, Д № 37, л. 7].
Когда Невская А. И. 28 ноября 1930 г. обратилась в райисполком с просьбой о восстановлении её в избирательных правах, поскольку её муж – священник полтора года назад вышел “за штат”, не получает дохода и находится на иждивении детей, как и она сама, получила отказ (15.12.30 г.) на основании того, что она жена священника [Ф. 1518, оп. 2, Д № 49, л. 2].
Даже после того, как священники отбыли срок незаслуженного наказания, им отказывали в регистрации. 13 июня 1939 г. жители Сокольского района просили зарегистрировать священников Скворцова и Кмемова, которые были репрессированы и отбывали срок за контрреволюционную деятельность. В 1938 году Скворцов снял с себя сан и устроился в лапотную артель, а в 1939 г. снова получил разрешение служить. В просьбе, бессомненно, было отказано [Ф. 2953, оп. 1, Д № 27, л. 281].
Достаточно абсурдные вещи происходили в те годы в связи с деятельностью на территории области отдела по делам культа Ивановского облисполкома. 14 октября 35 года епископ Борис в своем письме в отдел культа Ивоблисполкома сообщил, что РИК г. Кинешмы запретил ему совершить Богослужение в храме г. Кинешмы, несмотря на то, что он епископ Ивановский и Кинешемский. Ему указали на то, что у него есть свое место – собор в г. Иваново, а в Кинешме есть другой священник, просьб же от прихожан о том, чтобы его назначили в Кинешме служащим священником, не поступало [Ф. 2953, оп. 3, Д № 440, л. 66]. Такое чудовищное непонимание смысла служения архипастыря было повсеместно.
Таким образом, борьба с Православием выразилась в гонениях на Православную иерархию. Видимо, большевики обратили внимание на высказывание Гоголя: “Россия – это монастырь и все живущие в ней монахи, которые обязаны ежедневно пещись о помощи ближним и украшении своего монастыря… Она теперь зовет своих сынов крепче, нежели когда-либо прежде” [20, с. 3].
Чтобы насадить свою идеологию, большевики должны были сначала искоренить Православие из души русского народа. Безусловно, причиной репрессий стал пожар в умах, сердцах и душах людей, разожженный кровавой революцией. Люди, отошедшие от Бога, не могут принадлежать лишь самим себе, они мгновенно становятся служителями дьявола. Тот трепет, который испытывали живущие в них бесы при виде священников, не мог не перейти в страх. Большевики, будучи по большей части людьми фанатичными, не могли остановиться на пути разрушения. Разрушить гораздо легче, чем построить, – такой постулат почти не вызывает ни у кого сомнения в истинности. А ведь построить можно не только материальный объект, например храм каменный, но и незримый, такой как храм своей души. Как это непонятно для тех, кто далек от Бога… Атеисты знали, что Бог есть, иначе им нечего было бы отрицать. Если нет религии, тогда за чем же с ней бороться?! Если священнослужители были гонимы, значит, они несли в себе ту благодать, вместить которую большевики просто не смогли по причине своей нераскаянности.
Люди, далекие от праведности, не могут постичь такой тайны, как святость. Они собирались строить новое общество, а по сути своей принялись сооружать “Вавилонскую башню”. “Без Меня не можете творить ничесоже” [Ин 15, 5], – сказал Господь. “Не стоит село без праведника”, – эта старая народная мудрость берет свое начало в Библии. Так зачем же было “пилить сук, на котором сидишь”. И, быть может, беды, постигающие сегодня наше общество, связаны, в первую очередь, с тем, что слишком мало у нас сейчас праведников, без которых “нет и граду стояния”. Каждый из нас призван к святости; каждый человек идет к Богу своим путем, в котором не все нам, подходящим к духовному миру с мирскими мерками, может быть ясно.
Однако, как справедливо заметил митр. Антоний Сурожский: “Ни один человек не может до конца поверить в Бога, пока не увидит на лице другого человека сияния Небесной Славы”. В годы гонений репрессиям подверглись не все священники, но только те, а их подавляющее большинство, чей свет слепил глаза тех, кто смотрел на них затуманенным оком своей души. Большевики уготовили нашим пастырям нелегкий и тернистый путь, но все жизненные страдания терпели они ради Христа, ему одному посвятив свою жизнь. Они даровали им Жизнь Вечную, а что может быть желаннее для человека, который всю свою земную жизнь к этому стремился.
Необходимо дать обобщенную характеристику репрессий священнослужителей в Ивановской епархии. Ныне причисленные к лику святых новомученики и исповедники земли Ивановской прошли через сложные испытания, такие как запрещение совершения Богослужений, бесконечные аресты, допросы, ссылки, разлуку с близкими, непрестанные унижения, а главное, боль душевную, сокрушенный плач при виде того, как мучаются души их гонителей.
Всех их объединяло одно – они страдали за Христа, следуя его примеру. Действительно, наверное, самым тяжелым испытанием для них было видеть, как гибнут души людей, многие из которых были их духовными чадами. Иуда предал Христа. Этот поступок вызывает негативные эмоции у практически всех людей, включая убежденных атеистов, но страсти ослепляют человека. “Прости их, Господи, …не ведают бо, что творят…” [Лк. 23, 34]. Так испокон века молились все мученики за тех, от кого принимали страдания. Поистине страшным было то, что творили гонители Церкви, пытаясь избавиться от тех, кто открывал людям глаза на все творящиеся беззакония.
Пожалуй, самым “ярким” в истории Ивановской епархии были события, связанные с духовной жизнью таких городов как Иваново-Вознесенск, Шуя и с. Палех. Священники – настоятели главных храмов в этих селениях – были очень любимы своей паствой. Именно от них люди узнавали о том, что значит жить по заповедям, жить со Христом. Ни один самый красноречивый оратор не может сравниться в своем влиянии на души людей с молчаливым проповедником, который своим личным примером показывает, что значит быть истинно верующим. По воле Божией трое известнейших пастырей: прот. Павел Светозаров, прот. Иоанн Рождественский и прот. Димитрий Сперанский не только показали нам, что значит: “жить со Христом”, но и что значит “умереть за Христа”. По несправедливому обвинению двое из них: о. Иоанн и о. Павел были расстреляны вместе с мирянином Петром Языковым.
Шуйские события положили начало массовым расстрелам священников и верующих мирян в нашей епархии. Их обвиняли в контрреволюционных действиях, но за неимением зачастую веских улик, вынуждены были терпеть бесконечные допросы и ссылки. Основными причинами арестов была любовь народная. Как только возле батюшки начинали собираться люди, за ним начинали следить и вскоре отправляли на каторгу. Любовь народа – вот чего не хватало большевикам с их идеологией. Люди боялись их, и даже если были убеждены в правильности их теории, то всего лишь слепо следовали за ними, но не любили. “Бог есть любовь…”. Где нет Бога, там нет любви. Из жизнеописания свт. Василия Кинешемского видно, что именно эта любовь и помогла ему достичь Царствия Небесного. Его гнали за то, что он проповедовал любовь, хотели испытать твердость его веры в надежде разлучить с дорогой его сердцу паствой. Пастырь, научивший своих чад любить ближнего, никогда не останется один: ни в болезни, ни в горести, ни в радости пострадать за Христа. Многие чада свт. Василия разделили его участь.
Бывали случаи, что любовь к ближнему, сердечная молитва с покаянным плачем, которой, например, был дарован прп. Леонтий Михайловский, обращали к вере и тех, кто должен был “сломать”, заставить отречься от Спасителя. Действительно, Господь явил нам целый сонм святых именно в тот период, когда безбожные власти пытались бороться с тем, что было установлено задолго до них, и что не могло быть ни разрушено, ни убито. Эти люди сами себя наказали, отняв у себя Царствие Небесное. Но их руками совершилась и воля Божия, нам дарованы сотни, тысячи мучеников и исповедников, подвиги которых до конца известны только одному Господу. Среди них много и тех, о ком мы, живущие ныне, не знаем ничего, но они молятся о нашем спасении.
“Вси святии новомученики и исповедники земли Ивановской, молите Бога о нас!”